— А что, если нам купить ковер и застелить паркет?
Другой откликнулся:
— И как нам раньше в голову не пришло!
В действительности им приходило это в голову, да они не решались друг другу сказать, единственно от смущения, от стыдливости, ведь хотя они, возможно, отпраздновали уже свою серебряную свадьбу — во всяком случае, могли отпраздновать, будь у них желание, — в отношениях между ними все еще сохранились следы неискоренимой (судя по всему) стыдливости. Ковер — это практически означает упрятать свой паркет, будто они не хотят его знать, не хотят знать красу и гордость своего дома! А быть может, им представлялось, то ли одному из них, то ли другому, а то так и обоим сразу, что, купив ковер, они обманут доверие паркета. Ведь они собираются его прикрыть — это ли не грубое оскорбление! И чтоб бросить его в лицо паркету, не сделавшему им ничего дурного!
Вот в какой они зашли тупик. И выхода они не видели. Чета Мубек переживала величайший кризис в своей жизни. В подсознании у них зашевелился импульс, подавленный восемь лет назад — когда им настилали паркетный пол: а не лучше ли было взять крокеройскую плитку или самый обыкновенный линолеум, что-нибудь прочное и солидное, чтобы сносу не было, чтобы можно было двигать шкафы и ходить на шпильках, да просто-напросто взять доски, сделать обыкновенный дощатый пол из еловых или сосновых досок! Сколоченных гвоздями и покрашенных в табачный, салатный, рыжий цвет! Ну уж нет, это не пол: импульс заглох и больше не шевелился. У такого пола не было шансов стать их, Мубеков, полом, будь эта пресловутая плитка сама по себе как угодно хороша.
Конечно, ковер нужен был не какой попало. Тут нужна была добротная вещь. А не третьесортное барахло. Ковер ручной работы. Настоящий норвежский ковер ручной работы и натуральной окраски. По счастью, в продаже оказалось достаточно вполне приличных ковров. Чета Мубек купила ковер размером четыре на пять метров и, стало быть, ручной работы. Чистая шерсть, краски растительные, глубокий синий фон и на нем желтые бомбы. Ковер такой красоты, что хотелось без конца скользить по нему влюбленным взором. Мубеки глаз не могли отвести, увидев его в магазине. Но, собственно, можно ли себе позволить топтать ногами такую красоту — вот о чем они себя спросили, когда ковер наконец-то был постелен. Стоил он дорого, но, право же, не слишком, если принять во внимание качество, а что, как не качество, и следует принимать во внимание? Но хождение по ковру, длительное хождение, неотвратимо должно привести к тому, что узор потускнеет, контуры расплывутся, бомбы на густом синем фоне поблекнут и утратят свою яркую выразительность. Ибо пыль, грязь и песок втихомолку делают свое черное дело, незримо и безостановочно.
В полном согласии Мубеки порешили — вопрос этот даже не выносился на обсуждение, — что им необходимо, и чем раньше тем лучше, купить еще один ковер, который послужил бы щитом и заслоном для первого ковра, ручной работы и натуральной окраски. Чета Мубек, которая вела умеренный или, лучше сказать, благоразумный образ жизни, вполне могла позволить себе истратить какие-то средства на ковры. Супруги отдавали себе отчет в том, что, сколько ни старайся защитить пол, паркетный пол, перестараться тут невозможно. При посредстве деловых знакомств Мубека они достали за границей бухарский ковер. Прямо они не спросили и поэтому не были стопроцентно уверены — да и можно ли в этой жизни быть в чем-то стопроцентно уверенным, — так вот, прямо они не спросили, настоящий ли это бухарский ковер, но цена вроде бы не вызывала сомнений, ну, на том они и успокоились, насколько, конечно, супружеская чета, для которой долг превыше всего, вообще способна на чем-то успокоиться.
Мубеки (на данном этапе представляется излишним это доказывать) считали делом своей чести во всем руководствоваться чувством справедливости, как принято писать в некрологах. При всей своей скромной неприметности они были истинными столпами отечества. И нате вам — попасть в такой переплет с паркетом! Кто-кто, а они этого не заслужили!
Бухарский ковер пробил некоторую брешь в их бюджете, однако они были единодушны в том, что это не суть важно, коль скоро это послужит на благо паркетного пола. Но разве из этого не следовало — так и просится на язык — как дважды два четыре, разве не было ясно как день, что теперь их прямой долг — защитить этот ковер ковром, я хочу сказать, новым ковром, то есть, я хочу сказать, третьим ковром?
Они купили грубошерстный ковер, прочный, такой, что на весь их век хватит и останется, как сказал продавец. Расцветка была тускловата, пусть так, зато можно было без зазрения совести ходить по нему. Этому ковру только нравится, когда по нему ходят, сказал им продавец. Он много наговорил такого, о чем чета сразу же позабыла, как только ковер был постлан. Тут Мубеков совесть стала грызть, зачем они купили дешевый ковер, ведь нет в мире ковра, который был бы чересчур дорог для их паркетного пола.
В городе, где жила чета Мубек, выбор ковров был все же небогат. Остальные товары имелись в изобилии, но по части ковров город явно был не на высоте. И Мубек поневоле нарушал трудовую дисциплину, урывая у фирмы принадлежащее ей время, чтобы искать ковры, приглядываться к коврам, разузнавать о коврах. Верным его спутником во всех скитаниях была жена. Казалось бы, после того как был приобретен грубошерстный ковер, чета Мубек могла отдохнуть. Казалось бы, она до конца выполнила свой долг по отношению к паркету — мог ли паркет еще чего-то требовать? Казалось бы, теперь-то уж цель достигнута. Казалось, да, казаться может все что угодно! Один ли ковер, много ли ковров, да сколько бы их ни было, это все равно не панацея, чуда-то они не сделают! Ну, отсрочат беду, ну, послужат заслоном, в известной мере, но полной гарантии они не дают, полной, абсолютной гарантии не будет никогда! К тому же ковры между собой не в ладах, завистничают, отбивают друг у друга воздух, верхний на какое-то время торжествует, пока не появляется новый. Каждый норовит задушить остальные, нет чтобы мирно уживаться и сотрудничать. Мубеки, конечно, тоже это видели и дрожали от страха за свой паркет, дрожали куда сильнее, чем когда он был голый и беззащитный. И о чем они только раньше думали!
Между тем шеф той фирмы, в которой служил Мубек, потребовал, чтобы Мубека рассчитали — «по причине психического расстройства». Так значилось в служебной характеристике, предъявленной на суде. Да, на суде, ибо Мубек вынужден был обратиться в суд, чтобы обжаловать несправедливое увольнение. Когда он давал показания, то и судьи, и присяжные заседатели, не говоря уже о некомпетентной публике, не удержавшись, заулыбались, стали постукивать себя пальцем по лбу и покачивать головой, потому что, как показал Мубек, паркет у него был застелен семью коврами, положенными один на другой, и Мубек даже стукнул кулаком по столу, чтобы подчеркнуть перед лицом правосудия (раз уж он стоял перед его лицом), что это было его, Мубека, — он чуть не сказал, законное — право, ха-ха!
Мубекам пришлось покориться судьбе. Проблески чего-то похожего на строптивость в поведении Мубека-мужа были, его выступление на суде не лишено было даже некоторой безрассудной дерзости. Но вообще и он, и его жена были нрава тихого и смирного. Ему назначили небольшую пенсию. На прощальном ужине, устроенном фирмой в его честь, он выразил шефу свою благодарность. Все прошло прилично и достойно.
Сколько ковров ни приобретали супруги Мубек и как щедро ни тратились, какие жертвы они ни приносили (да и то сказать, что у них осталось-то, кроме разве что собственных жизней), их не покидало необъяснимое чувство вины перед паркетом. Мало того, при всех этих коврах — куда подевалось прежнее благоденствие, уютное тепло домашнего очага, хранящего от грозных бурь житейских? Двери в гостиную совсем перестали открываться. Гостиная отвергла Мубеков, отвергла грубо, демонстративно, собственная гостиная не хотела их больше знать, а они-то так пылко ее любили! Безумная тоска по прошлому охватывала порою фру Мубек, тоска по тем далеким временам, когда их пол был просто полом и больше ничем, полом из паркета второй категории, потому что у второй категории рисунок живее. Даже и наплакавшись, она не могла уснуть, Мубеки теперь почти совсем не спали: ночи они проводили в прихожей, где просто сидели вдвоем и молчали, — в прихожей, куда собственная гостиная вышвырнула их.
