— Пустое. Буду рада вам помочь. Может быть, нам повезет, и я найду для вас не только коньяк.

Шутку Аллахова понимала, и в сообразительности ей тоже нельзя было отказать. Будь она менее сообразительна, задача полковника Приходько была бы гораздо легче.

— Он дорогой, кажется, марочный коньяк? — спросила Аллахова.

Плохо верилось, что она не знает, сколько стоит марочный коньяк. Тогда зачем такой вопрос?… Уже проверяет, как я отношусь к деньгам и сколько их у меня… Неплохо, совсем неплохо. Попробую пойти ей навстречу.

— Не очень, — возразила я. — Двадцать пять рублей бутылка.

— Ого, порядочно.

— Ничего. На заработки не обижаемся.

Аллахова промолчала.

Я не смотрела на нее и не знала, как она отнеслась к такому звонкому заявлению. Только водитель покосился на меня, как мне показалось, неодобрительно. Но водитель-то был, вероятно, порядочным человеком.

Я вышла у Дома офицеров.

— Позвоню вам, — сказала Аллахова. — Рите Петровке не говорите про коньяк, а то она про меня бог знает что подумает.

И она кивнула мне на прощанье, ласково и покровительственно.

Говорят, есть такой закон — «парных случаев». Есть и пословица: «Пришла беда — отворяй ворота!» За одним несчастьем следует второе. Но и удача, в таком случае, тоже не должна приходить одна…

Рядом с Домом офицеров был магазин «Военная книга». Мне захотелось принести своему домашнему больному что-нибудь для чтения. Я купила мемуары военного летчика.

Летчик на фотографии в книге напомнил мне вагонного милого мальчика Лешу. А когда я вышла из магазина — бывает же так! — увидела его самого. Одетый в новенький китель, он блестел, на весь проспект своими пуговицами, и не заметить его было просто невозможно. Поэтому я не сразу обратила внимание на его спутницу.

Рядом с Лешей шла Бессонова. Кладовщица Главного склада Торга.

Леша был на голову выше ее, она держалась за его рукав, запрокинув к нему лицо. А он сверху говорил ей что-то нежное. И не нужно было здесь особой проницательности, чтобы понять, что это идут если не молодые муж и жена, то жених и невеста.

Я повернула к витрине магазина, чтобы не навязывать Леше нашу встречу: кто знает, как отнеслась бы его спутница к подозрительному вагонному знакомству, и предоставила Леше возможность меня не заметить.

Но Леша заметил.

В стекле витрины отразилось сияние его пуговиц.

Последовали обычные вопросы: «Как живете, что делаете?». Потом Леша познакомил меня со своей спутницей.

Бессонова протянула руку доверчиво, без ревнивой подозрительности, чем сразу же понравилась мне. И ладошка у нее была мягкая и маленькая, как у ребенка. Леша не сказал: «Это моя жена!» — видимо, она еще не была его женой, он сказал просто: «А вот моя Валюта!». Имя подходило ей как нельзя более, зато сама Валюта показалась мне самым неподходящим кладовщиком для склада, которым заведовала такая женщина, как Аллахова.

Я сказала, что случайно познакомилась с ее заведующей. Валюта отнеслась к моему сообщению без всякой радости.

Тут Леша решительно вступил в разговор.

— Вот что, мои торговые работники, не будем загораживать проезжую часть, свернём налево. Вон туда, в ресторан. Женя, пойдемте с нами. Выпьем за мой отъезд.

— Уезжаете?

— Улетаю. В командировку.

— На Север, — пояснила Валюта. — На два месяца.

— Валюта, всего на полтора.

— Бросает меня одну.

— Не бросаю — покидаю вынужденно.

Валюта потёрлась щекой о его рукав с нашитым пропеллером.

— Пойдемте с нами, — попросила она. — Веселее будет. А то я там еще и реветь начну.

Мне очень не хотелось идти в ресторан. Мне хотелось домой. Выпить с Петром Иванычем кофе по-бразильски. Поиграть в шахматы. Посмотреть телевизор. Мне очень не хотелось сейчас смотреть на Валюту Бессонову.

Но тень Аллаховой падала и на эту девочку…

— Ладно, — сказала я. — Только мне нужно позвонить домой.

Мы вошли в ресторан. Мои спутники направились в зал, а я, извинившись, — к телефону-автомату. Телефон был занят. Вероятно, Петр Иваныч вел консультацию из дома с одним из своих подопечных авторов. Пришлось подождать. Наконец, он мне ответил.

— Порядочному больному в постели лежать нужно, — ворчала я, — а не сидеть по часу у телефона.

— А я непорядочный.

— Это я и сама вижу. Как вы там?

— Превосходно.

— Конечно. Я вам книжку купила.

— Очень хорошо. А принести не можете? Откуда звоните?

— Из ресторана. Знакомых встретила.

— Хорошие хоть знакомые-то?

— Хорошие. Вместе в вагоне ехали.

— Ну, тогда — конечно. Поди, пить будете?

— А как же?

— Тогда последнюю рюмочку за мое здоровье…

— Обязательно.

— …вылейте!

— Как вылить, куда?

— На пол вылейте, бестолковая вы девчонка!

— Ах, вон что. Не знаю, на пол-то… оштрафуют еще. Не бойтесь, не сопьюсь.

Леша уже заказал бутылку сухого вина, графинчик коньяку и фрукты. Валюте он сразу налил вина, а на меня взглянул нерешительно.

— Что будете пить, Женя?

Тут я опять вспомнила о своей неподходящей внешности. И если мне незачем было играть перед Лешей, то здесь сидела еще Бессонова…

— Налейте мне коньяку.

Вообще-то я не любила крепких вин, но в институте, на всяких там междусобойчиках, приходилось пить всякое. Считалось правилом хорошего тона пить водку не морщась. У меня это получалось не хуже, чем у других.

Леша послушно налил мне коньяку. Мы чокнулись, я отважно выпила свою рюмку. Кажется, на Валюшу это произвело впечатление.

— Когда улетаете? — спросила я у Леши.

— Завтра.

Бессонова сразу низко наклонилась над своим бокалом, и слезинки закапали в вино.

— Ну, что ты, Валюша! Ну, не нужно, я же скоро вернусь.

— Скоро?… Через два месяца.

— Ну и что — два месяца. Они знаешь как быстро пройдут. А как вернусь, мы поедем с тобой на юг.

Бессонова подняла голову и вытерла глаза:

— Насовсем?

— В отпуск. На месяц.

— Совсем бы отсюда уехать.

— Совсем меня не отпустят. А чем у нас здесь плохо? Вот зимой поедем в наш санаторий.

— Холодно здесь…

— Мы будем с тобой ходить на лыжах.

— Я не умею на лыжах.

— Да я тебя научу. Ты у меня еще так будешь ходить на лыжах…

Милый мальчик Леша… Он так хорошо сказал это: «Ты у меня!»

Невесело было все это мне слушать. Я предполагала, что не будет у них ни лыж, ни санатория… Независимо от того, узнаю я что-либо новое или нет. Зло уже совершилось, и за преступлением последует наказание. Они еще ничего об этом не знают, а я знаю, но уже ничем не смогу им помочь.

У меня появилось ощущение какой-то вины перед ними, перед Бессоновой за то, что мне лично не угрожает такая беда, как ей.

Я смотрела на ее глаза, набухшие слезами, и мне казалось, что она уже сама чувствует, ожидает эту страшную беду.

— Допьем! — Леша поднял рюмку.

— За хорошую вам дорогу! — пожелала я ему.

— За хорошую вам работу! — сказала мне Валюша.

Я не знала, чего ей пожелать, чтобы это не было ложью, и только молча кивнула в ответ.

Когда я вернулась домой, Петр Иваныч встретил меня в коридоре, молча покачал головой и пошел на кухню готовить кофе по-бразильски.

С нетерпением я ожидала звонка Аллаховой.

Старалась не отлучаться надолго со склада. Беспокоилась, понимая, как много может значить этот звонок: она или принимает меня в свое общество, или нет. Если принимает, следовательно, решила ко мне приглядеться, не смогу ли я ей быть чем-то полезной — ведь ей необходимы сообщники. Если не позвонит, значит, я ей чем-то «не показалась», мне придется начинать все сначала, и решение задачи усложнится во много раз.

Я потеряла уже всякую надежду…