Утром ко мне пришел полковник Приходько.

Я уже подумывала, как бы мне ему позвонить, а он явился сам, без звонка.

В просторном пиджаке под белым халатом и мешковатых брюках он выглядел как-то очень по-домашнему. Я невольно подумала, что форма, конечно, помогает соблюдать субординацию.

Из бумажного кулька полковник вытащил два большущих румяных яблока и положил на тумбочку возле кровати.

— Это вам от Бориса Борисовича. Еще там, в Алма-Ате, купил. Я вот не догадался, а он вспомнил. Понравились вы ему. И вообще, как я гляжу, многим вы тут успели понравиться. Крылова здесь в проходной встретил. Очень он сюда стремился, но меня увидел и свою очередь уступил. Узнал, встречались в прошлом. «Здравствуйте, говорит, товарищ полковник!» Свой халат мне отдал. «Я, говорит, после вас». А я его от имени Управления поблагодарил.

— За что?

Полковник глянул на меня неодобрительно.

— За что?… Хотя бы за то, что возле вас так вовремя оказался.

Я подумала, что к делам Управления это, пожалуй, имеет мало отношения, но не сказала ничего.

— Орлову успел позвонить, — продолжал полковник. — Забрали мы всю компанию. Колесов даже сам прибежал.

— Чего это он?

— Почуял неладное, испугался.

— Аллахова сама не пришла?

— Вот Аллахова не пришла. За ней ехать пришлось. Деньги по знакомым прятала.

— А Башков?

Полковник помолчал.

— Башков ушел. Успел. Только сапоги нам свои оставил. Так торопился, что даже домой не забежал.

— Значит, все же ушел… — Я тоже помолчала. — Если я что напортила, так ругайте уж сейчас. Уже можно.

— Думаете, доктор разрешит?

— Разрешит.

— А есть за что ругать?

— Вы же сами знаете, что есть.

— А может, вначале расскажете про свои подвиги?

Я постаралась быть краткой.

— Ну и ну! — только и сказал полковник Приходько. — Это надо такое придумать…

— А что мне оставалось делать?

— Орлова предупредить. Меня бы подождали.

— А если бы Башков уехал?

— А если бы он вас пристукнул в лесу? Или утопил?… Вы понимаете, что вам просто повезло?

Я уже не стала говорить, как думала быть собранной, осторожной, не верила, что могу позволить захватить себя врасплох. Да, на самом деле повезло!…

— Всех забрали, а Башков таки ушел, — сказала я. — То, что он на меня напал, — это для следствия не материал, как понимаю.

— Найдем к нему и другие доказательства. Колесов говорит, что именно с Башкова все и началось. Он тогда был главным бухгалтером Торга и прятал в своей отчетности все их воровские дела. Словом, начали следствие.

— Следствие начали, а главного виновника нет.

— Отыщем.

— Спрячется. Он хитрый.

— Куда ему прятаться. По железным дорогам розыск объявили. Приметы… Не успеет спрятаться. Найдем. Так что лежите спокойно, Евгения Сергеевна, поправляйтесь. Закончился ваш «Запах "Шипра"».

Полковник встал, отодвинул стул.

— Крылову-то хоть спасибо сказали?

— Сказала.

— Какой все-таки молодец, а?

На следующий день Максим принес мне пижаму.

Пока он разыскивал кресло-каталку, няня помогла мне одеться. Ноги меня все еще не слушались.

Вернулся Максим ни с чем. Свободных каталок не было.

— Ну, как же? — расстроилась я. — Максим!

— Ничего! Сейчас что-нибудь придумаем.

Он нагнулся и взял меня на руки. Я обхватила его за плечи. Няня побежала открывать двери.

Он нес меня по коридору. Встречные больные и сестры смотрели на нас — кто удивленно, кто сочувственно и понимающе. Нетрудно было догадаться, что они думали. Но они ошибались. Просто один очень хороший человек нес меня на встречу с другим очень хорошим человеком.

И больше здесь ничего не было…

Башкова сняли с товарного поезда на перегоне Новосибирск — Ачинск раньше, чем я вышла из больницы…

О том, что Башков — бывший бухгалтер Новосибирского Торга — сумел сбежать из-под стражи еще до начала следствия, я узнала, как только выписалась из больницы.

Хотя могла бы догадаться об этом раньше.

Навещавший меня полковник Приходько привез мне в больницу по моей просьбе — как-никак, я имела самое непосредственное отношение к тому, что вся шайка расхитителей оказалась под следствием,— копии первых следственных документов, но о побеге главного бухгалтера ничего не сказал. Не найдя протоколов допросов Башкова, я подумала, что следователи решили на первых порах допросить второстепенных участников.

Все оказалось не так…

В больнице я пробыла более недели. Невольное купание в осенней воде Обского моря обошлось мне дороже, нежели я могла предполагать: не считала себя неженкой, да и по плаванию имела первый спортивный разряд. Жестокий приступ радикулита несколько дней не давал мне даже подняться с постели.

Полковник Приходько предлагал место в городской больнице Управления, но я попросила оставить меня в Ордынске.

На это были свои причины.

Во-первых, Петр Иваныч тоже лежал здесь, только на первом этаже, в кардиологическом отделении. Оставлять его одного не хотелось, а двигаться врачи ему запретили настрого.

Во-вторых, меня — в свою очередь — мог чаще навещать Максим Крылов.

Он заходил каждый день, приносил неизменную бутылочку с облепиховым соком, и все это, вместе взятое, видимо, ускорило мое выздоровление.

Меня выписали, а Петру Иванычу пришлось еще остаться.

Он храбрился, говорил врачу, что чувствует себя «превосходно!» — его любимое слово — и порывался уехать вместе со мной, но лечащий врач заявил, что, учитывая характер больного, ему будет полезно полежать еще с недельку.

Домой в Новосибирск меня отвез на своем «Запорожце» все тот же Максим.

День был самый осенний, пасмурный и холодный. Деревья и кусты по сторонам шоссе понуро опустили к земле тяжелые ветви с желтыми мокрыми листьями. Максим нарядил меня в свою меховую куртку и такие же сапоги, которые взял у своей сестры. Всю дорогу рассказывал занимательные редакционные истории — подозреваю, он кое-что и присочинял для пущего интереса.

Конечно, он догадывался, что я работаю в милиции, хотя бы по тому, как часто навещал меня полковник Приходько; хотя тот приходил в штатской одежде, Максим знал его в лицо. Однако в больничной карточке я была записана как товаровед — и для всех я так и должна была оставаться товароведом, пока мое начальство не сочтет нужным сделать гласной мою настоящую профессию.

Видимо, Максим это понимал и не проявлял излишнего любопытства.

Город встретил нас мелким дождём, пополам со снегом. На четвёртый этаж в свою квартиру я поднялась не так резво, как раньше. Максим шел позади и, наверное, заметил это, но, зная, как я не люблю ненужного сочувствия, промолчал.

Я оставила его пить кофе.

На кухонном столе уже изрядно запылившаяся — так давно здесь не было хозяев — лежала записка Петра Иваныча: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра!». Ниже моя приписка: «Уехала на море. Вернусь завтра!»

Восклицательный знак был поставлен мною ради бравады… а он чуть не оказался последним восклицательным знаком в моей жизни. И это «завтра» для нас обоих растянулось чуть ли не на полмесяца…

Максим на кухне занял место у стола — там я не запиналась за его ноги. Я включила чайник, сняла с полки жестяную банку с кофе, и тут какая-то зловредная соринка попала мне в глаз. Она была острая и неудобная, попытка промыть глаз водой ни к чему не привела. Тогда Максим зачинил спичку столовым ножом, усадил меня на стул. Я запрокинула голову, он низко наклонился…

— Вот она!— Максим победоносно поднял спичку.

Я плохо видела сквозь слезы и поверила ему на слово.

— Не мешает? — спросил Максим.