— Посмотрели его личное дело, поспрашивали — вроде бы никого нет. Сунулся в первый попавшийся поезд. Борис Борисович его делом занимался, проверял.

Борис Борисович кивнул молча. Как обычно, он сидел тихий, безучастный вроде, но я знала, что он все слышал, и память у него была, как у электронно-счетной машины. Возможно, за эти качества и держал его при себе полковник Приходько.

— С юга он, с Кубани,— сказал Борис Борисович.— На ачинский поезд мог случайно заскочить. Торопился очень.

— Торопился,— согласился полковник.— Даже домой за деньгами не зашел. Понимал, что по его следу уже идут.

— В Новосибирске с пятидесятого года живет,— продолжал Борис Борисович.— И знакомые у него все здешние, местные, знают его.

— На юг ездил частенько.

— А чего было не ездить,— вставил полковник.— Деньги были, холостой, одинокий.

— Ну, не всегда одинокий,— сказала я.

Полковник покосился на меня:

— Само собой — не всегда. Но с женой развелся, говорят, лет десять тому назад.

— Шесть лет,— сказал Борис Борисович.

— Жену его я знаю,— сказала я.— Тоже на юге живет. Она сюда к Петру Иванычу приезжала. Она же бывшая жена Петра Иваныча.

— Скажи-ка!— удивился полковник.— Мало того, что он в государственный карман забраться сумел, он другой рукой еще чужую жену увел. Ну, ловкач! А чего ей с ним не пожилось, не говорила?

— Сказала, что ушла от него сама. По моральным соображениям.

— По моральным?

— Женщины!— пояснил Борис Борисович.— Говорили, что покойная Бессонова его любовницей была.

Тут уж удивилась и я:

— Разве? Ведь у нее жених был.

— Так это еще до того.

Я вспомнила Валюту, и мне не хотелось верить. Такого поворота я не ожидала. Здесь было над чем подумать. Полковник только вздохнул молча, не глядя на меня.

— Деньги!— произнес Борис Борисович.— Приучила девчонку Аллахова к деньгам, приохотила. А денег у Башкова, видимо, было много.

Я и верила, и не верила. Полковник перебил мои размышления:

— Я на него пока гласный розыск не объявил. Тем более, что фотография у нас старая, из личного дела. А там он еще с усами снят.

— Усов у него уже нет,— сказала я.

— Я попросил нашего фотографа его «побрить». Покажи, Борис Борисович, что получилось. Похож?

Я пригляделась к фотографии:

— Весьма приблизительно. Сейчас он совсем не такой. Думаю, трудно будет тому, кто его в глаза не видел, по этой фотографии распознать.

— Трудно, значит? Что ж, другой у нас пока нет. Вот я и не вывешиваю. Пугать Башкова заранее не хочу.

— А он здесь, думаете?

— Если он даже прятаться собрался, паспорт ему новый нужен. А здесь кое-кто из друзей-приятелей еще на свободе, помогут. Хотя бы этот… директор ателье.

— Саввушкин,— подсказал Борис Борисович.

— Вот, этот самый. У него тоже рыльце в пуху,

— Саввушкина не взяли?

— Пока бегает. Нет у нас против него явных улик. Одна накладная липовая и боле ничего. Он пока у нас как свидетель проходит. Если Аллахова молчать будет, мы к Саввушкину не подберемся.

— А она молчит?

— Не то, чтобы совсем молчит, но и ничего серьезного не говорит. Опытная… Так, по мелочам признается. И то, когда носом ткнут. «Ах, я же совсем забыла!» Актриса, куда там. А время идет. Чувствую, что у прокурора продления срока следствия просить придется. А что я могу? Два ревизора днем и ночью сидят, бумажки перебирают. А их там… Да еще уничтожено много… Как в потёмках, ощупью действуем.

— А если не найдете?

— Вы мне этого слова и не говорите. Вот, ей-богу, если бы Башков к нам пришел, да рассказывать начал — мужчина, все-таки, я на мужчин больше надеюсь, я бы на него первый ходатайство написал. Учитывая, мол, добровольное признание…

— А как же Бессонова?

Здесь полковник задумчиво посмотрел на меня.

Я понимала его. Мой начальник мыслил профессионально и заключения свои делал только на основании бесспорных фактов. А фактов, прямо уличающих Башкова в смерти Бессоновой, ни у следователя, ни у полковника Приходько — да и у меня тоже — не было.

Но и разубеждать меня полковник тоже не стал.

Он так же задумчиво постучал пальцами по столу и заключил:

— Нужен нам Башков, очень нужен. Искать будем. За паспортом, за деньгами ли, а в Новосибирске он появится. А деньги у него где-то здесь прячутся. Опять же, сын у него здесь в городе живет…

— Ну, сыночку он свои капиталы не доверит.

— Почему так думаете?

— Видела я его — за деньгами к папочке прибегал.

Полковник Приходько с улыбкой глянул на Бориса Борисовича:

— Ты погляди, какой у нас детектив. Даже и с сыном встречалась.

— Удачливая!—согласился тот.

— Удачливая — это верно. Да, да, вы не обижайтесь, Евгения Сергеевна, не умаляя ваших профессиональных заслуг,— поработали вы хорошо,— скажу: к вам еще и судьба благоволит. Счастливые случайности в нашем деле вот как редки, а вам, скажу, везет. Тьфу-тьфу, конечно!… Даже там, где, что называется, на рожон лезете — и то сходит… А вот был у нас оперативник, как его…

— Батюшков,— подсказал Борис Борисович.

— Вот, вот — Батюшков! Такой был усердный, такой исполнительный, поищи, не найдешь. А что ему ни поручи — все завалит. Вроде все по правилам делает, по уставу — не придерешься. А получается и не то и не так. Да еще что-либо себе схлопочет, либо железкой по голове, либо на ножик налетит. В угрозыске работал — из госпиталя не вылезал.

— Вроде меня.

— Вроде вас! — возмутился полковник.— Да на вашем месте он утонул бы, обязательно.

— А где он сейчас. Живой?

— Живой. В паспортном отделе работает.

— Да…— протянула я невольно.— Не хотелось бы мне в паспортный отдел.

Полковник Приходько похлопал меня по руке:

— Будет вам, Евгения Сергеевна! Мы еще с вами половим жуликов.

В прихожей, уже надев пальто, полковник вдруг остановился.

— Вооружился, значит. Ах, дурень! А поди, и стрелять не умеет.

— Умеет,— сказал Борис Борисович.— В армии был. Я его личное дело смотрел.

— Ну и что?

— Младший лейтенант. Во время войны находился при штабе дивизии.

— Поди, писарем каким?

— Ранение имеет и медаль «За боевые заслуги».

— Вот как!

Полковник Приходько застегнул пальто, взял шляпу и постоял некоторое время в задумчивости.

— Как его судьба развернула, за тридцать-то лет. В фашистов стрелял, а теперь в нас с тобой стрелять собирается. Нехорошо выходит, Борис Борисович, а?…

Гости ушли.

Я опять переоделась в халат. Унесла на кухню посуду. Пока мыла стаканы, невольно вспомнила свой последний визит к бывшему главному бухгалтеру Торга, когда-то защищавшему на фронте свою Родину, а потом разменявшему совесть на ворованные рубли.

Вспомнила, как он встретил меня, провел в комнату, где на столе в высоком синем бокале белели хризантемы, а в хрустальной граненой вазе оранжево светились апельсины. Он бренчал на гитаре, поглядывая на меня выразительно. Мы пили коньяк, танцевали даже. Я играла роль, хотя мне совсем не хотелось походить на одну из женщин, которые, как я догадывалась, залетали к нему на одинокий хмельной огонек. Кажется, он почувствовал это, держался со мной вежливо и пристойно; сорвался он всего один раз, но мне не стоило большого труда поставить его на место… Я уже знала, кто он, а вот он еще не догадывался об этом. Мне же нужно было, чтобы он начал меня подозревать; я затеяла рискованную игру, которая чуть не закончилась для меня плохо.

Повезло!— как сказал полковник.

На самом деле повезло…

И все впустую, он на свободе, и никто не знает, где его искать. Надо было ложиться спать, но я чувствовала, что мне не уснуть, и направилась в комнату Петра Иваныча, сбросила тапочки и забралась с ногами в его старое покойное кресло, которое обладало удивительным свойством — в нем я обычно быстро засыпала. На этот раз что-то разладилось или в кресле, или во мне, я долго вертелась, устраивалась так и этак и вроде бы начала уже дремать, как меня разбудил дверной звонок.