Впрочем, после их поездки на теплоходе, положившей конец «элементам флирта в научной организации труда», Катя пришла к выводу, что не самоутверждение и полное довольство статус-кво было решающими причинами его неизменной сдержанности. Он еще и боялся, элементарно боялся, что она его осадит, оттолкнет и тем самым разрушит иллюзию полнейшей вседозволенности, полнейшей его власти над ней и над их отношениями. А то, что эта иллюзия представляла собой реальную ценность, то, что она могла служить источником острых и разнообразных ощущений, это Катя могла засвидетельствовать и сама. Это была их игра, они ее придумали, и она их устраивала.
Но в такого рода играх правила меняются незаметно и даже независимо от воли участников. И куда бы привела их логика «романа на публику», неизвестно, если бы Витя все-таки не сорвался, не сделал опрометчивого шага.
О, теперь-то можно размышлять, судить-рядить сколько душе угодно! Прежде всего ясно, что Катя все равно не поставила бы на Карданова. Да и на что там ставить? Ее теперешнее, современное знание о параболических траекториях его судьбы бесспорно доказывало, что то был бы лишь кратковременный и скорее всего горький, ненужный ей опыт.
А кончилось все тогда довольно смешно. То ли Вите отказало чувство юмора, которое равносильно, в общем-то, чувству реальности, ее коренному отличию от всех и всяческих игр и маскарадов, то ли Катя сама переиграла, с излишней уже, может, откровенностью заглядывала ему в глаза… Да ведь и кто точно это отмерит? Но только однажды Витя позвонил ей в конце рабочего дня в Институт (сам он несколько дней работал над крупным переводом в библиотеке) и сообщил, что может наконец дать ей почитать машинописный вариант некоего трактата по йоге. Карданов уже показывал сей труд на работе, обратив ее внимание на то, что половина глав посвящена сексу… Названия этих глав звучали напыщенно и неприлично для опутанных предрассудками европейцев, йоги же, по уверению Карданова, толковали этот предмет хоть и с глубоким знанием дела, но с несокрушимой серьезностью и строгой научностью. Словом, раздразнил, но в руки не дал, сказал, что сам получил драгоценный источник знания всего на два дня. Теперь же выяснилось, что хозяин перевода то ли забыл о нем, то ли что, но только пока Витю не беспокоят. Естественно, такой случай следовало использовать, и Карданов сказал, что готов передать Кате трактат из рук в руки и что ей следует сразу после Института подъехать к станции метро «Речной вокзал». На вопрос, при чем тут Речной вокзал, что они там забыли, Витя ответил нечто невразумительное, в общем, свел к тому, что на месте видно будет. Прежде всего надо встретиться, и точка.
Они встретились, но за этим последовала не точка, а весьма сомнительная клякса. Папку, хранившую йоговское глубокомыслие, Витя передал ей сразу. Но затем достал какие-то две бледно-зеленые бумажки, оказавшиеся билетами, и, показывая на здание Речного вокзала, которое стояло прямо через шоссе, начал лепетать что-то смехотворное, что, дескать, уговорился с товарищем, но тот не смог, что теплоход шикарный и они засветло (дело было в июле) вернутся, час туда, час обратно, полчаса стоянки на каком-то острове и, вообще, почему бы не прошвырнуться. Катя даже как-то изумилась такому лепету. Как это Виктор Трофимович, искусный тактик, такую туфту гонит, белыми нитками строченную… Ведь ясно же как божий день, что специально ждал, заманил, можно сказать, чего уж тут товарища мифического присобачивать? Хотела было рассердиться, да как-то не рассердилась. Ладно уж, раз в такую даль занесло, а теплоход вон он, уже надсаживается, ревет, через десять минут отплытие… Погода отличная, почему бы в самом деле не прокатиться, даже любопытно — это что-то новенькое в их отношениях. «Ладно, посмотрим, что мсье Карданов припас для развлечения дамы».
Для развлечения дамы, для начала, был предложен бар, или ресторан, или, если уж совсем точно, зал со столиками и буфет. Народу было полно, буфет осаждали страждущие, но ряды осаждавших как-то очень уж быстро, буквально в считанные минуты, поредели и вовсе растаяли. Объяснение, видимо, состояло в том, что брали все одно и то же — бутылки сухого и марочного вина, шоколад, яблоки, пирожные. Ничего развесного не было, к тому же отпускали в четыре руки две грудастые, ярко напомаженные буфетчицы. Витя взял бутылку «салхино» и несколько яблок. Налил Кате и себе и, не дожидаясь ее, без особых тостов и раскачки опрокинул свой фужер. Наполнил снова и вопросительно посмотрел на Катю. Она медленно пригубила и поставила бокал на скатерть. Взяла с вазочки яблоко, покрутив его, надкусила красную половину. Все это мероприятие пока ее не увлекало. Какой-то налет заорганизованности был в том, с какой поспешностью и вороватой деловитостью мужчины расхватали бутылки вина, разнесли их по столикам и теперь «хлопали» в обществе своих спутниц.
Катя обратила внимание, что в зале совершенно нет компаний, ни мужских, ни женских, ни смешанных. Какая-то раздробленная на парочки, деловитая масса. Ей это решительно не нравилось: просто дешевка, вот что такое — все эти поездки. Хоть и зеркала вокруг, и теплый ветерок завевает занавеску, и интересно знать, с чего это вдруг так решительно и быстро напивается, прямо-таки давится, но не сбавляет темпа Карданов. Чего он нервничает? Нервничает, но… тоже как-то деловито. Что-то общее появилось у него со всей этой заорганизованной, явно нацеленной на какое-то мероприятие массой.
Зал стал пустеть. Быстро, быстрее, еще быстрее, и… в итоге получилось совсем как с очередью к буфету. То есть в несколько минут «гости» очистили помещение. И опять Кате показалось, что, хоть, с одной стороны, это раздробленная масса, но с другой, — какая-то тайная корпорация, действующая по единому шаблону, объединенная единой целью. Катя с любопытством ждала, последует ли Карданов общему примеру. Ну да, конечно! Он отставил недопитую бутылку на середину стола и небрежно этак предложил: «Ну что, пройдемся по палубе?»
Они вышли на палубу и, облокотившись на белые лакированные перила, принялись было действительно обозревать окрестности. Неловко и путано Витя стал вдруг мямлить: «Может, вниз спустимся, в каюту? Ключик нам вручили, так что… осмотрим «апартаменты», что ли? Посидим…» Говорить он не мог, это была какая-то каша словесная, которую он через силу выталкивал изо рта. Выталкивал, давился и вообще вид имел пришибленный, гнусный, заискивающий. Катя собралась было ему толково возразить, что спускаться и сидеть в душной, перегретой за день убогой клетушке два на три метра не имеет абсолютно никакого смысла — что ведь поехали на прогулку, ну вот и будем прогуливаться, сначала по палубе, что в общем-то вовсе недурственно, а потом еще побродим по острову, где намечалась стоянка.
Она собралась было все это толково изложить и еще попенять насчет непонимания им таких простых, очевидных вещей, но тут она оторвалась от обозревания окрестностей и взглянула окрест себя. Взглянула и… никого не увидела, кроме стоящего рядом Виктора да еще высокого старика на корме, увлеченно щелкающего фотоаппаратом проплывающие пейзажи. Палуба была пустынна, теплоход словно вымер. Куда же все подевались? Куда попряталась толпа, осаждавшая сходни, осаждавшая буфет? Не за борт же шагнули сомкнутыми рядами?
Ей стало до истерики смешно. Вот так Витя, вот так прогулочка на теплоходике! Все сразу стало на свои места — и понимающие усмешечки молодых ребят, матросов, поглядывающих на пассажиров там, в порту, перед посадкой, и деловитая быстрота, с которой поглощались в баре вина, и, наконец, отсутствие компаний. Теплоход шел с хорошей скоростью, и палуба ровно вибрировала под ногами.
Как это сказал Карданов: «Ключики нам вручили». В этом и состояла разгадка тайны массовой страсти к водному туризму. В этом и состоял дикий, неправдоподобный комизм ситуации. Неужели Карданов предполагал, что она заранее знала, какова настоящая цель всех этих солидных туристов, всех этих путешественников, дорвавшихся наконец до зашторенных кают? Шут его знает, что он предполагал, ничего, наверное, не предполагал, судя по лицу… Ухватки у него все-таки не те, не профессиональные.
