Ведь любовь так жестока, ведь это не он резал сердце мужчине, а любовь. Это она сняла щиты с незащищенной плоти. Если бы принц его не любил, не было бы ему никакой боли, которая и не снилась Биллу даже в самых страшных кошмарах, о чем он еще бы поспорил.
Сейчас Омежка был уверенным, что он никогда не полюбит. Он прочитал множество книг, в которых было сказано, что в далеком прошлом люди не были отмечены цветами лотарии и любили без них, но так и не понял, что дело было не в цветке. Лотария всего лишь катализатор. Она всего лишь позволяет найти свою любовь за сотни-тысячи километров и связать сердца крепкой нитью, связью, неразрывной на всю жизнь. Билл не мог этого понять, он был до конца уверен, что именно лотария приносит любовь, что именно она заставит его подчиниться Альфе, лечь под него, и потому скрыл ее от принца.
Омежка так и замер на постели каменным изваянием, не видя ничего вокруг. Ничего не чувствуя. Его тело и душа остались в этом мире, сознание же вернуло его в прошлое.
«…Биллиант больше не мог тянуть на себе тяжесть вины перед братом и был согласен принять его чувства, преподнося в дар свою лотарию, которая так и не расцвела для жизни…»
Шестилетний Билл увлеченно читал старую книгу истории, поглощая каждую букву написанного с невиданной жадностью. Он как наяву видел прекрасного царя Биллианта, мечущегося в понимании, что поступил неправильно. Что заставило его так думать? Возможно, время, данное на раздумья, одиночество или же понятие, как бессмысленна жизнь каждого существа, если оно не любит, если не создало семью, не дало потомства. Биллиант в одиночестве скитался по лесам, с грустью смотря на заботливую пчелу и разнеженный от ее ласк цветок, на радостно танцующих двух бабочек одной расцветки, на двух белок, несущих с прытью орешки и шишки в свое дупло. Великий царь, замер, поднимая глаза на черное небо, где парили два белоснежных лебедя, курлыча песню - он был уверен - о своей любви. Белокрылые медленно опустились на гладь чистого как кристалл недалекого озера и тут же подплыли как можно ближе друг к другу, чтобы ласково потереться изящными длинными шеями. Весь мир вокруг был влюблен, дарил жизнь, был счастлив, только он стоял одинокий, отвергнувший любовь. Искреннюю, чистую, живительную, трепетную, которую так старался передать ему брат, и которую он так гордо и насмешливо отвергал, считая чем-то грязным, непозволительным и унизительным. Ему было уже почти сто пятьдесят лет. Старый, молчаливый, забывший, когда последний раз улыбался, и до изнеможения сиротливый. Смотря, как двое лебедей ласкаются, он думал лишь о своем брате, милом старшем братике, который прекратил свои попытки добиться его много-много лет назад. И после стольких лет его пронзила решительность и желание вернуть утраченное счастье.
«…но было поздно - глубокие воды, словно насмехаясь над гордостью и любовью, разделили земли, навсегда отрезая пути к воссоединению. Биллиант принялся просить богов помочь ему исправить ошибку, но те молча смотрели на его метания, и тогда Омега понял, что должен сам все исправить».
Билл нервно закусил губку, переживая за своего любимого героя, видя как наяву тысячелетнее прошлое. Мальчик был уверен, что затопленные земли были делом рук богов, которых прогневал Биллиант. Боги хотели проучить высокомерного царя. Они хотели подать урок для всех Омег, что отказывали в любви, и потому ответили на молитвы безмолвием. Они смотрели, как Биллиант возводил Реньйон, видели, что времени у старого царя не хватит для окончания дела, но даже не думали помогать, твердо решив, что история послужит примером напыщенным Омегам и уладит гармонию на всей планете.
«Мост так и не был достроен, оставалось вложить всего несколько камней, но царь, положивший свою жизнь на строение понимания и любви умер, передавая узды правления своим наместникам, которым не было уже никакого дела до желаний обезумевшего старика…»
Маленькая ладошка невольно огладила старую желтую страницу, когда юная, неопытная головка перекручивала все написанное в самом худшем ключе. Именно в том ключе, в котором долгие годы из уст в уста пересказывалась детям эта печальная история. Омежка долго гулял по белому мосту, после прочитанного, хлопая босыми пятками, слушая, как беснуются воды черного океана, но не чувствуя теплых брызг на своем лице. Горесть в малодушном сердечке скручивалась от понимания, что во всем виноват Томеодос. Как он мог так поступить, если его любовь была столь сильна? Почему он не продолжил попытки? Ведь еще бы немного и старший брат получил согласие. Несчастный Биллиант, разве его можно было винить за то, что он не мог полюбить Томеодоса так же скоро, как тот его? Виноваты и боги, которые смотрели на мучения своего ребенка и ничем не помогли, управляясь только своим желанием преподнести урок для других Омег, ценой жизни и счастья Биллианта. Как можно было так жестоко поступить? Что же это за боги, которые всегда выступали как милосердные, отзывчивые и приходящие на помощь в тяжелое время?
От этих мыслей горючая ненависть взвивалась огненными кольцами на сердце ребенка, не давая ему осмыслить все до конца, заставляя додумать историю самому: Томеодос ушел от своего брата в другую землю, завел семью, заботился о своих людях и был счастлив до конца своих дней, пока Биллиант страдал и умер в терзаниях.
И чем дольше мальчик думал об этом, тем сильнее ненавидел богов и Альф, давая себя клятву, что никогда не вознесет молитвы и никогда не подпустит к себе своего Альфу. Одиночество куда лучше, нежели боль от любви. И где-то еще пищала худенькая мысль, что Билл не знает наверняка всей истории. Он ничего не знает о Томеодосе. Но мальчик ожесточенно забил ее в самый угол и спрятал черной тенью забвенья.
Этот уголок все принимал и принимал воспоминания и чувства, скрывая все самое хорошее, что ощущал мальчик к богам или же Альфам. Знатно пополнился он при первой встрече с принцем Томом.
Восьмилетний ребенок изумленно смотрел на пылко молящего о счастье принца, восхищался его красотой, жаром молитвы, но первый момент его упоения был настолько коротким, что Билл быстро забыл о нем, заталкивая екнувшие чувства в тот же темный уголок и тут же возвращаясь к своей ненависти и презрению.
Ускоренное сердцебиение, которое раньше каждый раз сопутствовало, как только мальчик слышал голос Тома, со временем уже и не тревожило его - ведь он скинул все на жуткую ненависть. Томящая нежность, когда он видел, как принц пытается ему понравиться, затонула в том же мраке забытья, как только появилась. Каждый тяжелый вздох Тома, скромный взмах его ресниц, нервное движение рук, звук его мягкого голоса ударялись в неприступную стену, возведенную вокруг безразличного сердечка Билла, и рикошетом отскакивали в чернеющую мглу. И так год за годом, пока маленький угол не переполнился. Чернота больше не могла скрыть все самое хорошее, что он прятал от себя подальше.
