- Боюсь, что нет, славный мой. Что бы люди ни говорили, что бы ни писали святые тексты, что бы мы ни принимали за глас божий, но я думаю, что мы никогда не разговаривали с Ним по-настоящему. Точно так же, как и Он никогда не разговаривал по-настоящему с нами.

      - Но почему… почему же тогда…?

      - Люди просто продолжают верить, что он разговаривает с ними. Бог. Так легче и спокойнее, чем на корню менять свою веру или пересматривать вбитые в детстве взгляды по поводу того, кто таков этот Бог на самом деле. Или, скажем, начинать думать, что мы слишком малы и незначительны, чтобы зародитель вселенной сподобился ответить нам на вопросы о мелких насущных проблемах. Понимаешь, славный? Думаю, по меркам Господа у нас в жизни никогда не случается того непоправимо страшного, чтобы Он согласился отозваться, а обращаемся мы к нему обычно тогда, когда нам хуже всего и обратиться больше не к кому. Для них, наверху, смерть - еще одна пустышка, разбитая бутылка, оброненный по осени лепесток, а для нас - самое ужасное, что только может произойти. Мы немножко не понимаем друг друга. Не хотим понимать, я бы сказал: каким бы мудрым ни был Бог, если Он бессмертен - то Ему не понять нашего горя, даже если Он и является нам далеким отцом. А нам, в свою очередь, не постичь Его, потому что мы-то созданы склонными умирать, и мы часто видим вокруг себя одну сплошную несправедливость, потому что никто даже не потрудился сказать наверняка - существует что-нибудь после завершения дней земного бренного тела или нет. Во всем одни лишь сплошные догадки, выдумки, успокоения во упокоение, а твердых, точных, проверенных ответов – круглый ноль, поэтому не остается ничего другого, кроме как пытаться утешать себя убеждением, будто мы сходили в храм и Господь ответил каждому из нас.

      Юу рядом с ним притих, нехотя, через силу, кажется, кивнул. Кивнул серьезно, с отпечатавшимся в глазах пониманием, со знакомыми нотками просыпанной просом загнанности. С ответом: я чувствовал, думал, знал.

      Помолчав еще с немножко, перекатив между пальцами все известные ему слова, способные сложиться в немного неуклюжий вопрос, спросил уже иначе, стараясь больше не возвращаться к вопросу Господних дел:

      - Тогда зачем? Если эти штуки настолько опасны, зачем они их... ну...

      - Используют?

      Юу кивнул. Аллен, отсмеявшись, пусть и совсем без веселья, пожал плечами.

      - А черт их знает, хороший мой, - сказал искренне, но с беглой тенью усталости в красных полопавшихся белках. - Иногда - просто так, намеренно желая снизить популяцию человеческого населения или испробовать на ком-нибудь свою чертову открытую новинку, узнавая сокрытый в ней потенциал. Иногда - по незнанию. Понятия не имею, как там было на самом деле, но в одно время люди немножечко рехнулись, и мир захлестнула радиевая волна: все решили, будто этот элемент омолаживает, будто приносит здоровью неисчислимую пользу, будто нет на свете лекарства лучше, чем присутствие радиоактивного изотопа во всем, что окружает нас изо дня в день. Одним из первых изобретений стали активаторы - ты только подумай, хороший мой: первое, что необходимо человеку для жизни, это вода. Значит, начать как раз-таки следовало именно с нее. Залитая в нутро активатора простая пресная вода отстаивалась обычно в течение ночи, чтобы к утру как следует напитаться ядом, и никто не знал, что пьет он не жидкое здоровье, а свою собственную приближающуюся смерть, до поры до времени тихо-тихо залегшую на дне сердца, мозга, крови или желудка. Никто наверняка не знает, что еще изобретут в наши с тобой дни, и мы точно так же станем пользоваться занимательными новинками, пока не поймем, что делали это опрометчиво, да стало слишком поздно. Люди оправдывали радий тем, что он постоянно светился, никогда не угасал, и им это казалось не опасным или подозрительным, а волшебным и божественным: примерно так, между прочим, описывали в средние века алхимики добытое жидкое золото, ложащееся в основу коктейля вечной жизни из перемолотого философского камня, и, кажется, человечество решило, будто золото это нашлось. В итоге из него стали изготавливать светящиеся зубные пасты, смазывать циферблаты наручных часов, раскрашивать тарелки, игрушки, использовать в качестве лекарства, даже печь хлеб и отливать шоколад...

      На этих его словах Юу встрепенулся, с неприкрытым, хоть и самому себе не до конца понятным ужасом покосился на соседний кресельный ряд, где на подушке одного из стульев валялся кирпич завернутого в упаковку желтого хлеба и плитка целого, невредимого шоколада, опутанная гнилой плесневелой коробкой – их он нашел почти там же, где обнаружились и чертовы колбы... активаторы... те страшные гребаные водяные штуковины.

      - Так они тоже, что ли, с этим чертовым радием внутри? Ты поэтому запретил мне их трогать...?

      Аллен, проследив за темнеющим взглядом, задумчиво кивнул.

      - Я не могу знать наверняка, но, скорее всего, да: иначе я не понимаю, чем еще объяснить такую вот поразительную сохранность для продукта, чей срок годности истек с три десятка лет тому назад. Да и упаковки отчасти кажутся знакомыми. И то, что они хранились неподалеку от истоков радиоактивной воды... В любом случае, даже если состав их и чист, ни тебе, ни мне не стоит пытаться полакомиться ими, славный мой.

      Второго передернуло. Пусть до конца осмыслить, как все это действовало и что такого страшного могло скрываться в какой-то там херне, светящейся круглые сутки да добавляемой кем попало и как попало в еду, у него и не получалось, зато запечатанный во внутренности зверь теперь остро чуял исходящую от притягательных недопродуктов угрозу, игнорировать которую с каждой отгремевшей секундой становилось все труднее.

      К этому моменту он чувствовал себя последним идиотом по вине того, что натворил ранее: если Уолкер был прав и если одной ночи хватало, чтобы отравить целую бадью воды, то сколько яда должно было плавать в одной кружке теперь, после того как она отстаивалась несколько десятков страшных лет - если Аллен, конечно, был прав и тут...?

      - Откуда...

      - М-мм?

      - Откуда ты это все знаешь? У вас там, снаружи, каждый день об этом говорят или что?

      Уолкер примирительно улыбнулся. Свихнувшись, как это с ним периодически случалось, подхватил взрыкнувшего мальчонку за руку, с осторожностью оставляя на ладони невесомый поцелуй, вышептывая севшим голосом в светлую теплую кожу оттенка топленого французского молока:

      - Нет. Нет, конечно. Чем важнее людям было бы знать о склочном характере той или иной вещицы, тем меньшее количество обывателей о ней хоть когда-нибудь, хоть вкось слышало - таков, к сожалению, закон нашего мира.

      - Тогда откуда?

      - Я сам точно не помню – слишком мелким я в ту пору был, - но, кажется, мне рассказывал об этом мой учитель. И даже, если я ничего не путаю, показывал. В те дни я еще не служил в Ордене, а учитель редко выползал из запоя и делал хоть что-нибудь, что полагается делать экзорцисту, тем более экзорцисту его ранга, но по городку, где мы остановились, вовремя прошлись слушки о том, что где-то на окраине Чехии происходят страшные вещи: Акумы, Невинность, проклятия, люди с разрушающимися костьми лица, постоянные непредгаданные смерти, мутации, льющиеся дробью уродства. Учитель решил наведаться туда, и в итоге оказалось, что ни Акумами, ни Невинностью там и не пахло: просто кое-кто решил возродить из мертвых старое начинание и использовать в приготовлении пищи чертов радий даже тогда, когда весь прочий мир вроде бы успел им перегореть, поняв, чем такое расточительное употребление в ближайшем будущем грозит. Ясное дело, тамошние владельцы фабрики просто искали легкой наживы, выискивая, куда переплавить доставшийся им за бесплаток радон, но и сами поплатились за самонадеянную халатность – подобные штуки необязательно есть или непосредственно трогать, чтобы тоже, рано или поздно, расстаться с подаренной жизнью далеко не самыми приятными способами.