И пока ветра станут созывать на ночную охоту перистых котов Господних, пока Уолкер продолжит целовать, целовать, целовать, продвигаясь кончиками пальцев в постепенно раскрывающиеся перед ним лепестковые глубины, пока розы и сорванные ковчеги запоздалой сирени выстелются в мост, перекинувшийся через ропот пенных морей, смерть, обернувшаяся крылатой птицей жизни, весной, забродившей осенью в винном бокале и крохотным шариковым летчиком, нарисованным на внутренней кожице детского запястья, склонившись над безымянным короткопамятным городком, смыкающим ресницы отелем и согретой постелью урчащего дракона да пойманного им бутона, снова, растянув губы в белой песьей улыбке, опустив на забрызганные паутинками глаза пушистые щекотные подушечки, шепнет:

      «Земля всего лишь длинна, так длинна, так беспробудна, так хороша...

      Так что же вы, мальчики, все не спите?

      Никогда не узнаете ее высот, никогда не узнаете ее облаков, ежели не сомкнете уставших своих век, ежели не позволите сердцам отдохнуть, ежели отгоните по неосторожности того, кто приносит на желтом зонтике разбросанные по островам да всхолмиям сны угрюмого капитана Немо, холодной на губы русалки, скорбящего по былым грустным подвигам Персея.

      Земля всего лишь длинна, так длинна, так беспробудна, так хороша...

      Спите, дети.

      Спите спокойно, под звоном куколок-плакальщиц, под крылом бумажного самолетика, под приглашающими огнями Бен-Гуриана. Спите, славные, хорошие, уставшие дети, и пусть вам приснится самый светлый, самый добрый, самый трепетный сон.

      Спите, милые мои дети...

      Сегодня, сейчас, так просто и так нежно…

      Спите».

Примечание к части * Ты – моя жизнь и моя душа.