Юу непонимающе хлопнул глазами, приоткрыл в пренебрежении рот. Подумав немножко, отфыркнулся:
- Вот же... Идиоты. Почему кругом одни сплошные идиоты, а, идиот?
Аллен согласился, беззлобно просмеялся, оставив вопрос загадочно открытым. Склонив к плечу голову, подхватил мальчишку, по которому до одури успел истосковаться, двумя пальцами под подбородок, понукая приподнять лицо, и тот, примерно уже знающий, чего от подобного жеста стоит ждать, подчинился, уставившись глаза в глаза мгновенно почерневшими радужками. В нервном предвкушении сглотнул. Облизнул смягчившиеся губы, привлекая внимание быстрым мазком зазывающего язычка. Инстинктивно подался назад, едва Уолкер, обхватив пятерней за затылок, придвинулся ближе, выпадом хищной кобры впиваясь в задрожавший под его напором рот: мягко, но властно, прихватывая нежную плоть, прикусывая, обводя ее языком, настойчиво проталкиваясь внутрь.
Он целовал его медленно, утопая в приятной ленной неге неумелых, неосознанных еще даже попыток ответить. Вылизывал отзывчивый язык, все глубже и глубже погружался пальцами в глянцевые прохладные волоски, беспрепятственно наваливался, ни разу больше не понимая, что вытворяет и к чему склоняет его безумная, прошившая навылет впервые за жизнь, спятившая теплая страсть: мальчишка, всего лишь маленький несчастный мальчишка, выращенный бесправным гомункулом в жестокой лаборатории, годовалый ребенок, знающий о жизни непоправимо меньше, чем любой иной детеныш, а его влекло, его ломало с безумной силой, его кружило в черничных валежниках глаз, в холодном голоске, в прижимающейся беззащитной близости и желании оберегать этого ребенка всю оставшуюся жизнь, пусть со стороны, наверное, все это и походило на спятивший бред такого же спятившего безумца.
Мальчонка, ни разу не соображающий в той полной мере, в которой соображать должен бы, что с ним делают, какое у всех этих ласк предназначение, к чему они неукоснительно рано или поздно приводят, что такое мужчины и женщины, мальчики и девочки, возрастные группы и гендерные строфки, поддавался, отдавался, позволял напирать, раскладывать себя на проклятых грязных стульях.
Дрожал, трясся, поскуливал в стиснутые чужой страстью губы. Неумело хватался пальцами за плечи, мял одежду, крепко-крепко жмурил глаза, вместе с тем как будто бы почти не испытывая ни стыда, ни смущения: никто не научил, никто не сказал, что происходящее - плохо, а телу нравится, телу хорошо, так с чего бы ему стыдиться, с чего бы думать, будто делает что-то и для кого-то не то?
Во всей этой возне, пока у Аллена окончательно срывало крышу, пока пальцы опускались на тонкую блеклую шейку, пока выглаживали нежные бьющиеся артерии, а губы, оторвавшись от рта, впивались легкими поцелуями-укусами в бархат розовеющих ушек, пока сам Юу брыкался ногами, не то пытаясь устроиться удобнее, не то все же желая оттолкнуть, они не заметили, как задели несчастную украденную розу, посаженную в самодельный горшок. Спохватились, дернувшись, будто от удара, лишь тогда, когда цветок, слетев с соседствующего сиденья, с грохотом сваливался на пол, звякнул стеклом или железом, пусть посуда и оставалась исконно пластмассовой, и, покатившись, спрыгнул с тройки ступенек, прежде чем остановить тревожный бег да загореться с какого-то дьявола предупреждающим боярышниковым свечением святого Эльма.
- Что... что за... чертовщина...? - пропащее почуял зацелованный задыхающийся Юу, не знающий о цветах ровным счетом ничего, но чувствующий, тонко и остро чувствующий, что произошло нечто из ряда вон, что вот прямо сейчас - случилось непоправимое, что задета кнопка безотменного пуска, что время может резко оборваться.
Для него.
Для Аллена Уолкера.
Для почти случившегося «них».
Как бабочка, посаженная на смоченную камфарой иглу высшего морского Адмиралтейства, он дернулся следом за поднявшимся на ноги онемевшим Уолкером, ухватился пальцами за выскальзывающий рукав, позволил перехватить чужой ладони ладонь его собственную. Невольно попятился при виде продолжающего и продолжающего литься багрянцевого свечения, сумрачно вслушиваясь в тихий попискивающий стон, ритмично доносящийся из разбросанного по полу окопа разрытой мшистой земли...
- Дьявол... Дьявол, черт же вас забери!
- Что...? - Юу не понимал, что произошло. Юу не понимал, почему лицо Уолкера настолько исказилось, осунулось, всколыхнулось алыми и черными геометрическими черточками, будто прорисованными вымазанным в крови углем. - Что произошло? Что не так с этой чертовой розой...?
- Все, дьявол! Дьявол же, дьявол... Быстро иди сюда, ко мне! И не вздумай от меня ни отходить, ни отставать, ты понял?!
Не понял он ничего, и понял еще меньше, когда левая седая рука оснастилась коронованными когтями, когда на спину упал подбитый северным мехом плащ, когда на лицо опустилась насмешливая мрачная маска дремучей зыбкой Венеции, случайно сместившей полюса в края вечных пингвинов да ледяных юрт.
- Стой... да постой ты, погоди! Объясни мне уже хоть что-ни…
Его не просто заткнули, его чуть снова не лишили только-только приросшей конечности, перехватив правыми пальцами запястье, дернув с истовой силой рванувшего кипятящимся паром реактора; Уолкер бросился с места с руганью на посиневших губах, с кровью на зубах, с болтающимся следом орущим Юу, не успевающим даже переставлять ног, а за спиной, разливаясь кизилом густеющей безразличной красноты, все пульсировало металлическое тело понатыканной почками-датчиками подставной розы, облаченной в шкуру модифицированного нежного цветка-предателя. Отваливались запрограммированные цифровые схемки, выливался дым, бегали по швам электронные импульсы, нагревалась от теплового соприкосновения система передач, и Аллен чувствовал, Аллен наконец-то понимал, откуда взялось ощущение внезапного присутствия, откуда приполз проклятый страх, что их след взяли, что теперь все может закончиться, что он попросту идиот, такой наивный идиот, так и не научившийся в своей жизни абсолютно ничему.
- Что... что не та...
- Все! Все не так, слышишь?! Все! За нами с минуты на минуту явятся, если уже не явились, выжидая где-нибудь под дверью, поэтому, славный, просто помолчи, я прошу тебя. Что бы ни случилось - просто молчи, оставайся рядом и молись, молись этому Богу, услышит он нас или нет, чтобы мы выбрались отсюда. Молись, дьявол! Потому что если он кого-то и захочет услышать, то, клянусь, только тебя одного. Молись, славный. И держись, во что бы то ни стало держись за меня.
За их спинами продолжала пульсировать давным-давно переданным сигналом имплантированная растоптанная роза.
Когтистая рука, ударив по затворенной двери, просквозила боеголовкой в хлипкую, липучую, необдыханную как будто пока пустоту...
И в тот же миг гуляющий по нишам ничейный сквозняк, пропахший умершим где-то и когда-то бродягой без имени да голоса, оставившим после себя лишь три коробки догнивающих сказок, нахохотавшись, шепнул промозглым подвальным голосом: ложь, хорошие вы дети. Все, что вам сейчас видится - ложь.
