В серых глазах что-то переменилось, смягчилось, покрылось оттаявшей мягкой рябью. Рука на затылке стекла ласковым движением на дрогнувшую подобранную спину, погладила кончиками пальцев между крылышек-лопаток, задумчиво коснулась выпирающих косточек холмистого ломкого позвонка.

      - Так тебе, получается, его жалко, хороший мой? Ты так яростно отказываешься есть то, что я тебе предлагаю, потому что жалеешь это существо?

      Юу, непонимающе приоткрывший было рот, вдруг тут же захлопнул его обратно, в смятении сообразив, что только что выдал себя с поличным, так глупо и смешно, в то время как сам до конца не понял, до конца по-настоящему не принял за глупым скукожившимся сердцем подобного рода уязвляющей слабости.

      Растерянно покосился дурацкому прозорливому Уолкеру за спину, встретился глаза в глаза с тупой животиной, снова высунувшейся наружу и разметавшей хохолок торчащей дыбом непромокаемой гривы пегого, наверное, оттенка. Скребнул зубами, чувствуя, что идиотский экзорцист прав, в то время как сам он вовсе не должен жалеть какую-то чертову, ничего не значащую для него тварь. Не должен и все тут!

      - Нет, - резко и злобно буркнул он, стремительно отворачиваясь, складывая на груди руки и прикусывая с внутренней стороны розовую вспыхнувшую щеку. - Никого я не жалею, идиотище. Мне вообще наплевать - делай что хочешь, и жри, кого хочешь, тупой Уолкер, только я его есть не стану. И хватит уже ко мне с этим лезть! Иди, жарь свое дерьмо и отвали!

      Стараясь не пересекаться с подчиняющим себе безвозрастным лицом придворного опасного клоуна, ночами танцующего на порфирных поднебесных трапециях, он услышал, как шелохнулись одежды, как треснул проглоченной деревяшкой пумовый огонь. Как взметнулись к потолку шипящие, точно пролитое свечное сало, искры, а знакомый настойчивый голос проговорил:

      - Сожалею, славный, но есть тебе придется все равно, как бы мне ни хотелось тебя от этого отгородить. Постой, постой, не злись раньше времени, подожди минутку! Давай сделаем с тобой так: пока я вожусь с нашим уловом - ты полазаешь немного здесь в округе и если отыщешь что-нибудь съедобное еще - сможешь съесть это и не трогать навязанную мной рыбу. Если это, конечно, рыба. Такой расклад тебя устроит?

      Юу неуверенно приподнял набухшие синяками глаза, исподлобья покосился на дурного Уолкера, заранее уверенный, что все его новые словечки - один сплошной подвох и ничего съедобного он здесь, в чертовом заброшенном погребальном зале для погребальных театралий, не отыщет, но...

      - Устроит, - упрямо пробормотал он, всем своим видом показывая, что в лепешку разобьется, голову потеряет и руки оторвет, но утрет чертовому придурку грязный вселезущий нос, хоть и ничего, наверное, на самом деле не утрет, потому что ну куда ему тягаться с Его Величеством Белым Шутом.

      Уолкер, читая, должно быть, все и каждую его оглушительно-громкие позорные мысли по дрожащим зрачкам и влажным белкам, удовлетворенно кивнул. Посидел так немного, погладил мальчишку по слипшимся волосам, пусть Юу и пытался норовисто дергать головой, сбрасывая с той настойчивую руку, и уже перед тем, как все-таки отпустить на сомнительную чертову охоту, разжегшую в крови такое редкое азартное предвкушение, непреклонно предупредил:

      - Только учти, что покидать пределов этой комнаты ты ни в коем случае не должен, славный; если я буду звать тебя - откликайся немедленно, иначе на этом все закончится и я силой впихну тебе в рот эту рыбу, можешь даже не сомневаться. - Юу перекосился, скривил и приоткрыл от вопиющей наглости рот, но слушать, конечно же, его никто не стал, затыкая дальнейшим немедленным потоком обезумевших словоизлияний, постепенно – звук за звуком – оборачивающихся откровенной угрозой. - И чтобы ты ни нашел, что бы ни посчитал пригодным в пищу - для начала ты должен принести и показать это мне, понял? И чтобы не смел ослушиваться. Это ты можешь мне пообещать? Если сдержишь свое слово, я, в свою очередь, сдержу перед тобой свое. Думаю, так будет честно?

      Юу в недовольстве поморщился. Притопнул от пламенеющего внутри раздражения каблучной пяткой. Хотел, отчаянно хотел послать зазнавшегося ублюдка к чертовой матери и обязательно заверить, что сделает все ему наперекор, с точностью наоборот, но...

      Ясное дело, не смог.

      Теперь уже, когда практически согласился ему принадлежать, отправляясь сквозь пекло и медность кровавых подземелий, не смог, а потому...

      Потому, прокляв все на свете, просто и разбито кивнул. Просто продемонстрировал высунутый язык и средний вытянувшийся палец. И, немного помешкав, проигнорировав еще один мягкий смешок, добавил для пущей надежности:

      - Обещаю я. Что бы ни нашел - принесу и зашвырну тебе в рожу так, чтобы у тебя никогда больше желания покомандовать не возникало. Идиот.

      Идиот, ну идиот же! Потому что кто вот еще, кроме последнего закоренелого придурочного идиота, стал бы вот сейчас, когда его не просто пытаются оскорблять, а мысленно загоняют и забивают ногами мордой в свинскую грязь, старательно в нее мочась, так глупо и так искренне улыбаться?

      В заброшенном подземном атриуме, где доступного пространства и места для изучения оказалось намного больше, чем Юу изначально представлялось, теперь пахло жареной плотью так невыносимо и так тошнотворно ярко, что Второй, едва только рука стала держаться и прекратила выпадать из плеча при каждой удобной возможности, забрался по стойкам из рядовых стульев на самый верх, где ненадолго замер, с легким удивлением оглядывая непонятное для него место прищуренным волчьим оскалом.

      Уолкер сказал, что так должно выглядеть залу театра или оперы, объяснив, что это такие места, где всякие разные люди выступают на сцене перед людьми другими - поют, танцуют, играют придуманные или в реальности случившиеся роли, одеваются в нарядные платья, пытаются рассмешить или заставить расплакаться. В общем, развлекают чертову зажратую публику, а чертова зажратая публика, если еще не совсем махнула на светские рауты рукой, платит за это деньги, и Юу долго не мог понять, зачем кому-то мог понадобиться такой вот откровенный фарс, где все друг другу изначально лгали, на что идиотский Уолкер тонким-тонким раскушенным намеком припомнил недавнего Аладдина. Прыснув, пропел, что так называемому Второму тоже очень и очень хотелось дослушать до конца начатую фарсовую историю и что он, исходя из этого, вовсе не чужд ничему человеческому, сколько бы ни пытался уверять или уверяться в обратном.

      В результате Юу насчитал с десяток стульевых рядов за территорией непонятной деревянной огородки и семерку рядов вне ее границ – всезнающий Уолкер снова пояснил, что это «бельэтаж», особенные привилегированные ложи, и те ложи, что предназначены для людей попроще, не имеющих достаточно свободных денег, дабы обеспечить себе расположение телес на королевском парадном балконе, откуда можно точно так же помахивать моноклями, биноклями и прочими чудесами оптического ремесла, испокон веков не имеют права находиться в едином с «избранными» пространстве, а потому их принято огораживать, дабы соблюдать обоюдный, сплошь вымоченный в тонком коктейле насмешливой лживости, этикет.