- Не много. Если честно - я вообще их таких никогда в своей жизни не видел и не слышал, чтобы хоть кто-нибудь нечто подобное прежде встречал…

      - И что?! Тебе не кажется, что это уже ненормально?! Неужели и после этого ты готов ее…

      - Мы, - железно перебил его чертов гребаный экзорцист, такой же упрямый, как и застрявшая в заднице колючка. - Мы с тобой оба станем ее есть.

      Вот здесь Юу капельку, самую капельку накрыл липкой ладонью задувающий на ухо кесаревый ужас.

      Вытаращив глаза, скривившись и высунув в неприязненном отвращении язык, стремительно покрывшийся едкой слюной не голода, а желания хорошенько выблеваться, мальчишка отполз назад, протестующе вскинув руки, и та из них, что левая, страдающая весь недолгий, но мучительный путь, мгновенно оторвалась обратно, с глухим шлепком хлопнувшись на пол, чтобы из плеча, пронизанного импульсами адовой ослепляющей боли, снова потекла чертова ненасытная кровь.

      Юу, согнувшись пополам, глухо ругнулся, зычно матернулся, подхватил несчастную конечность дрожащими испитыми пальцами, снова с бешенством подтащил ту к себе, обматывая кочующей туда-сюда грязной рубашкой Уолкера, разбросанной и разодранной на более мелкие куски между его руками и ногами. Порадовался, что хотя бы нога временно держалась, не доставляя добивающих невыносимых проблем, и только после этого, ощерив зубы, угрожающе рыкнул, предупреждая от потянувшегося к нему встревоженного касания:

      - Пошел бы ты к черту! Я не буду это жрать! Тебе надо, ты и жри, извращенец ненормальный! Не стану я жрать ничего, что двигается и лупится на меня своими чертовыми больными глазами!

      Сучий Уолкер, вроде бы весь такой мягкий и сострадательный, когда не нужно, когда сам того зачем-то хотел, оставался до беспамятства непреклонен. Более того, сучий Уолкер даже бровью не повел на все остереги и отказы, и почему-то именно сейчас его поганому кострищу приспичило развестись, разгореться, колыхнуться ядовитым неоном вскармливающего самого себя пламени да зародиться мгновенно обдавшим жаром пожаром, озлобленно терзающим все, что в него соизволили раньше времени зашвырнуть.

      Уолкер ликующе потер одну о другую ладони, быстро потянулся вкось и в сторону, откуда подтащил отодранные загодя от мебели деревяшки, расщепил те на прутья да принялся любовно подбрасывать в пекло, вскармливая то до истинно пугающих размеров и лилово-розовых, окрашивающих стены в пролитый киршчер, искр.

      - Ты будешь ее есть, славный, - наконец, когда Юу уже почти поверил, что тот обо всем позабыл своей тупой одурманенной башкой со старческой мозговой проплешиной, отозвался невыносимый господин экзорцист.

      - Не буду! Не буду никогда и ни за что! Только вы, больные уродливые человечишки, способны пихать себе в брюхо такое вот говно, которое еще только что было зачем-то живым! Не буду я ни черта! И в жопу пошел! Подавись!

      - Будешь! Я сказал, что ты тоже такой же человек, как и я! - когда этот тупой Уолкер начинал белениться, злиться и повышать голос - Юу против воли пришибало по оглушенной голове крепким внутренним ударом, а седой, сука такая, то ли не видя и не соображая, чем его переменчивые настроения оборачиваются, то ли, наоборот, прекрасно видя и понимая, а оттого стараясь еще больше, еще лучше, чтобы уже наверняка, продолжал: - Мне нужно, чтобы мы оба с тобой смогли выбраться отсюда живыми и способными еще хоть немного продержаться в случае отправленной за нами погони. Поэтому, милый мой, даже через все твои «не буду» тебе придется поесть – и даже не думай рассказывать мне, что еда не придает тебе сил. Если бы я мог отыскать чего-нибудь иного, более приятного на вкус и на внешность, я бы с радостью тебя этим накормил, но ничего иного мне здесь взять негде, поэтому выбор очевиден и дискуссия окончена. Ясно тебе?

      - Не ясно! - злобно поджимая губы, прошипел разбереженный на все усы-шерстинки-коготки звереныш Юу. Подавляющее хозяйское обращение ему тем меньше нравилось, чем больше он успевал привыкать и к другой, противоречивой стороне паршивого Уолкера, и теперь бесился, теперь сжимал кулак, теперь плевался подморской Гидрой и раздраженно психовал на собственную бесполезную руку, не желающую просто взять и прижиться, а все присобачивающуюся кожей, все срастающуюся хрящом, а потом снова трещащую, отторгающую и отваливающуюся к чертовой матери прочь. - Здесь... Здесь - ты же сам это видишь – полным-полно хреновых таблеток! Наверняка я могу подыскать для себя что-нибудь из них! Не знаю что, но что-нибудь наверняка сожрать можно! Это куда лучше и привычнее, чем пытаться проглотить кусок от твоего проклятого уродца! Поэтому просто оставь себе его целиком – тебе же лучше будет, ты же на него голодными чокнутыми глазами смотришь, - а мне дай поесть проклятых таблеток.

      Вот здесь непонятливого упрямого кретина-Уолкера почему-то совсем перекосило; яркие румяные пятнышки, точно короста на загнивающем больном, высыпали на его лице, пальцы хрустнули суставами и перемкнувшими очертившимися жилами. За две чертовых секунды седой гад, ухватившись за лодыжку, нагнал его, навис, поменял руки и взялся за натянувшийся воротник, грубо и требовательно дернул на себя, едва при этом не придушив. Накрыл ладонью вспыхнувший неожиданной мигренью затылок, фиксируя пойманную голову так, чтобы уже не вырваться, если только не хочешь сломать шею, но хотя бы идиотской неудачнице-руке отвалиться в энный раз не позволил – сжал ее в пальцах прежде, чем сам Юу потерял контроль, подстрахующе удерживая за стык узла да тряпки.

      - Послушай, славный мой... Я ведь уже сказал тебе, что никаких таблеток ты больше не получишь. Вообще к ним не притронешься, понятно тебе? Никак, никогда, если только не решишь чем-нибудь заболеть и нам не потребуется помощь настоящего лечения. Но до этих самых пор лучше прекращай со мной спорить, договорились? - Смотреть в эти его настырные непрошибаемые глаза так близко, так тесно, так странно, так терпко - было головокружительно и кисло, как кисло бывает во рту после прополоскавшей тот молочной сыворотки, но Юу, поджимая губы, смотрел, Юу держался, Юу злился на собственное гнетущее бессилие, из последних надломанных сил терпел. - То, что ты привык употреблять в качестве пищи - ненормально, я ведь не раз и не два пытался тебе это объяснить, и, поверь, ты сам начнешь чувствовать себя гораздо лучше, если приучишься есть пищу куда как более полезную. Догадываюсь, что ты в это не поверишь, но она и тебе, и твоему организму, который еще только готовится долго-долго расти, нужнее, чем ты способен сейчас вообразить.

      - Да чем она может быть полезна, дурила?! Что полезного в этой гребаной уродине из гребаной грязной лужи?! Что полезного в том, кого для начала, чтобы только сожрать, нужно убить?! - вот это, последнее, слетело с губ совершенно само по себе, оборвавшись позором в пропасть еще даже прежде, чем Юу успел более-менее понять смысл названного признания. Обожгло язык, ошпарилось о нёбо, отразилось изумлением на дне вельветовой глазной синевы, мелькнуло разгадкой по коже чужого погрустневшего лица, и Юу, кажется, впервые более-менее понял, в чем крылась его чертова проблема. - Я не хочу жрать труп! Не хочу жрать того, кто вот там вот булькает и кто такой урод, что смотреть страшно! Не хочу, чтобы ты зарезал его только для того, чтобы впихнуть в твое или мое брюхо, чего тут непонятного?! Чем ты тогда лучше тех, кто издевался все это время надо мной?! Зачем вам обязательно нужно пускать кому-то кишки, чтобы продолжать жить самим?!