Бумажными книгами в полуразвалившихся твердых переплетах.
Нагло осмелившись предположить, будто кто-то могучий, улыбчивый и поддерживающий наверху оказывает ему свое содействие, Уолкер, задумчиво поглядывая на молчаливого угрюмого мальчишку, вытряхнув те как следует, расстелил на полу бело-серо-зеленые, в следствии оказавшиеся вроде бы врачебными, найденные простыни. Сложил их одна на другую, отодрал комки прицепившейся пушистой плесени, прогнал прочь горстку завозившихся жуков, стараясь не обращать внимания на брезгливую ошарашенность на вытянувшейся мордахе Юу, и, поведя в сторону рукой, пригласил маленького похищенного гостя располагаться в таком же по-своему похищенном «доме», сам уже до конца не понимая, что такое причудливое да ребяческое начинает вытворять, погружаясь в воспоминания о минувшем беспризорном детстве, когда каждая найденная вещица тащилась в нагретое гнездо, а из плесени вязались ниткой забавные согревающие игрушки.
Юу ломался долго, Юу дулся и куксился, всем своим видом показывая, что к той категории людей, из которой вымахал дурной Уолкер, не принадлежит и никогда принадлежать не будет. Косился назад, будто с запозданием осознавая, что теперь он хотя бы временно свободен и может, наверное, попытаться отсюда удрать, а потом снова менялся в лице, бледнел, в упор пялился на Уолкера с неприязненным подозрением, но, в конце всех концов, все-таки прекратил бараниться, все-таки подтек к застеленному простынями льдистому полу, все-таки устроил на «ложе» тощее костлявое седалище, в порыве брезгливости удерживая руки пока что в спасительной невесомости.
Поерзал, вроде бы делая вид, будто пытается что-нибудь сделать с затекшими частично ногами, и все равно каким-то немыслимым чертом выдавая себя с потрохами, что на самом деле продолжает мучиться оторванной прежде рукой; Аллену, еще только что улыбающемуся да игриво щурящему глаза, резко сделалось под мальчишеской возней стыло, болезненно, холодно там, где должен гореть теплом личный солнечный круг пересекающихся артерий, и слова против воли, против непреложного негласного табу, напросились на губы сами, осторожно и неуверенно опускаясь на хлипкие мальчишеские плечи ласково поклевывающими галками-пересмешниками:
- Тебе больно, славный мой...?
Мальчишка, всерьез, кажется, верящий, что никто его больше трогать подобными вопросами не станет, застыл. Скосил почерневшие в мгновение глаза. Помешкав, с какого-то черта надул возмутившуюся мордаху, округлил щеки и, поспешно фыркнув себе под нос, отвел взгляд да приподнял подбородок, остервенело бурча под нос, что:
- Нет. Не больно. С чего бы еще? Со мной все в порядке, если ты не видишь.
Аллен, потерев ладонью ноющую шею, устало выдохнул. Потер пальцами перенявшие пульсацию виски. Подцепил кистью другой руки кончик свернутой грязнотленной простыни и, задумчиво да пусто на ту поглядев, пожал плечами с придыхом стуженого недовольства, не укрывшегося от слуха чуткого диковатого мальчишки.
- С того, что она была оторвана. Твоя рука. Поверь мне, я знаю, насколько это мучительно, так что можешь не притворяться и не убеждать меня в обратном - все равно я не собираюсь тебе верить. Именно в этом, я хочу сказать. Понимаешь, славный?
Юу ожидаемо уже взбеленился: повернулся обратно, ощерился глупым щенком в загривке. Щелкнул никого особенно не способными покусать зубами, отодвинулся безопасности ради еще подальше, сидя теперь на самом краю, между трубами, стеной да зажимающим по-своему неусыпным стражем-Уолкером, в то время как над головой продолжала раскачиваться тусклая лампочка, невидимые лопасти ритмично гудели, а сочащиеся оттуда и отсюда растворы капали, отдаваясь от внутренней стороны черепного ящика звонким доводящим «звяк, звяк, звяк».
- Откуда ты-то можешь знать?! - с недоверчивым выпадом цыкнул он, все равно продолжая стискивать в пальцах перевязывающую место заросшей как будто стыковки рубашку. - Не ври мне тут! У вас, людей, никогда ничего не отваливается! Я это знаю! Никогда не видел, чтобы случалось наоборот! Вы каждый день, суки, ходите целые и ревете, если в палец влезет заноза или отобьете что-нибудь о сраный угол или косяк!
Аллен, привыкший терпеливо выслушивать все, что Второй считал своим долгом ему проорать, только пожал плечами. Подумав немного да покатав в пальцах комочек собранной с простыни грязи, с осенней прохладой да песней загулявшейся в тенях трубной девы проговорил:
- Во-первых, ты точно такой же человек, как и я. Как и мы все. Не уверен, что могу назвать людьми тех, кто держал тебя здесь и издевался, как, собственно, и тех, кто соглашался работать на должности чертового палача, но ты, по крайней мере, уж точно человек, поэтому не надо. Не говори так, славный.
- Как еще?
- Не обособляй себя от остальных: ты, может, и уникальный, но все-таки такой же живой, как и остальные люди, да и не люди тоже, поэтому...
- Много, можно подумать, ты понимаешь, - по привычке перебив, недовольно фыркнула черногривая бестия. Впрочем, взгляд тут же отвела в сторону, забегав тем - смятенным и потерянным - по стенам да подгнивающим полам. - Ты же, небось, на самом деле тупой, как вот эти чертовы трубы, а все пытаешься умничать, гад паршивый…
- Конечно, - Уолкер, подавив смешок, кивнул, без видимых проблем согласился, находя извечные попытки огрызнуться да цапнуть побольнее не мешающими, не раздражающими, а очаровательно забавными, занятными даже. Протянув руку, попытался было притронуться к мгновенно напрягшемуся плечу, но, почему-то передумав, убрал ее обратно за миг до касания, заместо этого просто откинувшись на спину да прижавшись головой к бетонной кладке, устало прикрывая набухающие под весом навалившегося сна глаза. - Людям не свойственно терять части себя, ты прав, если речь, разумеется, не заходит о тех частях, которые нельзя потрогать руками, но иногда случается и такое. То, что кому-то что-то не свойственно, вовсе не значит, что этого по определению с ним не приключится, понимаешь? Так, к сожалению, мир этот не работает. Я, например, тоже когда-то лишался руки - поэтому, видишь ли, мне очень хорошо известно, насколько это больно и насколько раздражает ощущение навязанного бессилия, которое приходит следом за чертовым увечьем.
- Ты...? - теперь Юу снова смотрел на него прямо, недоверчиво, но немного стушеванно морща мордаху, мечущуюся между виной, укором и любопытством. - Ты терял руку...? Честно?
Аллен кивнул.
Вместо временных напрасных слов содрал с левой конечности перчатку, расстегнул и закатал форменный рукав, продемонстрировал притихшему мальчонке черную обугленную кожу с внедренным в нее небесами распятием. Поиграл в пустоте проявившимися когтями, а после, предчувствуя вспышку не то отторжения, не то все-таки интереса и отыгранного обратно расположения, медленно и с чувством, оборачивая ту тысячелетним мечом, перехватил в руку правую, с осторожностью поколебнув застоявшийся сточный воздух полувзмахом белого широкого лезвия в золоченой огранке.
На нормального простосердечного обывателя подобная демонстрация заложенных в тело, целиком и полностью состоящее из свободно разгуливающей по крови божественной Невинности, возможностей действовала обычно не самым положительным образом, и оставалось только надеяться, что Юу, в меру собственных уникальностей, не окажется одним из числа этих самых обывателей, потому как отпугивать или отталкивать его Уолкеру хотелось меньше всего, но...
