И остановился только чудом, только провидением свыше и маленькой господней хитростью-уловкой, вынудившей услышать, как по ту сторону двери раздается громоздкий скрежет, чей-то надрывной вопль, сальный крик, шахтерная ругань.

      Шаги не просто пробились в его самообразный кокон, не просто прозвучали на грани отмахнувшегося от них слуха - шаги взорвались, ворвались, вторглись с болезненного обескуражившего удара; нечто массивное стукнулось о ту сторону закрытой пока еще двери, и Аллен, более-менее возращенный к истокам самого себя, задохнувшись в стылом запоздавшем понимании, чего он только что чуть не натворил, мечась из стороны в сторону, в ужасе осознавая, что спрятаться здесь практически негде, рванул в благословении кусающей за пятки удачи к первому попавшемуся санитарному шкафу.

      В истерике ускользающего из пальцев времени отодрал тот от запыленной стены, с ужасом обнаружив, что некоторые из затесавшихся наверху бутылочек, пошатнувшись, свалились на пол, растекшись стеклом, порошками, звоном и каплями. Кусая губы, но понимая, что лучшего убежища здесь попросту не отыскать, если только не вырыть за двадцать секунд спасительный окоп, пролез в образовавшуюся между стеной и мебельным задником щель, умаливая Бога, чтобы тот только не выдал и не привел сюда кого-нибудь, награжденного дарованием и склонностью проявлять чересчур завышенное внимание…

      А уже в следующую секунду услышал - видеть из его нового убежища совершенно не получалось, - как дверь, прошаркав низом по полу, с тяжелым скрипом приоткрывается, впуская внутрь не только мальчишеские легковесные шажки, но и стук чьих-то чужих каблуков, размеренным грузным шагом бредущих за маленьким зверенышем по следу.

      Снова закрылась дверь, прохлопала площадными голубиными крыльями ткань, прокряхтел молодой опустошенный голос, в котором Аллен почти сразу узнал ту несчастную обезьянку, что вилась следом за врачующим Сирлинсом в самом начале его непредвиденного утреннего пути:

      - И зачем, скажи, пожалуйста, ты снова на меня набросился, Юу?

      Ответа не последовало; мелкие легкие шажочки прошаркали до угрюмого стола, резонирующе оборвались. Скрипнуло слитое с железом держащее дерево, подыграла обившая поверхность стянутая животная кожа.

      Аллен разобрал пренебрежительное знакомое цыканье, ощутил ударившие в воздух нервные истоки, почти поймал на себе чернявый понимающий взгляд, прошедший стрелой сквозь шкаф. В ту же секунду услышал:

      - Я только пришел сказать, что у нас случились некоторые... проблемы, поэтому сегодня мы с тобой заниматься не сможем. Сегодня я просто проверю тебя, подлатаю, если обнаружу, что что-нибудь не в порядке, и ты останешься отдыхать до утра. Ты ведь все равно не любишь ходить в ту комнату, верно? Поэтому, мне кажется, что это хорошие новости для тебя, и тебе не стоит благодарить за них попыткой открутить мне голову – она, если ты не успел запомнить, обратно не прирастет.

      - Да плевать... - послышалось откуда-то со стола растерянное и капельку недоуменное признание. Чуть после с покусанных губ слетели слова новые, подторможенные, будто мальчишке требовалось не в пример больше времени, чтобы все разом впитать и постичь: - Ненавижу я никуда ходить. И здесь быть ненавижу. И вас всех тоже ненавижу. - А еще чуть после, снова погрузив пространство в гул отбивающего третьего сердца, доспросил не собравшиеся сразу остатки: - Что еще за проблемы?

      Из другого конца комнаты донесся отзвук приближающихся неторопливых шагов - клак-клак-клак, топ-топ-топ.

      Человек-обезьянка добрел до тех шкафчиков, что стояли тремя ярусами дальше от шкафа Аллена, завозились на полках руки, зазвенели соприкоснувшиеся стекла, закачались стиснутые наполненные баночки. На секунду копошение прекратилось - просочился в воздух вымотанный опустевший стон. После - возобновилось снова, только теперь еще более медленное, сдавленное, почти обреченное.

      - Юу... ты опять здесь буйствовал?

      - А? - прозвучало удивленно, искренне.

      - Здесь же настоящий бардак... Кто еще, кроме тебя, мог это натворить? Ты снова разбил лекарства. Сколько раз мы просили тебя этого не делать? Они дорогие, у нас не всегда есть для них замена, и они нужны, чтобы поддерживать твое же здоровье, и то, что ты так легкомысленно к этому относишься…

      - Но я ничего не делал. Сегодня я ничего не…

      Юу еще ничего не понимал, только сопел, потихоньку раздражался, шуршал простыней и бросал в белую спину озлобленные непримиримые взгляды – ладно бы еще наезжали за дело, но чтобы просто так, когда он действительно не был ни в чем виновен...

      - Не нужно мне лгать. Это еще что за фокусы такие? Обычно ты всегда говорил правду, какой бы неудобной для тебя она ни была, и мы всегда старались пойти тебе навстречу. Что случилось на этот раз? Опять леди-призрак, цветы или ты просто проснулся в дурном настроении?

      Мальчишка фыркнул, рыкнул, в то время как Аллен, проклинающий себя направо и налево, все отчетливее понимал, что это по его вине, что это он - конченный безнадежный идиот, что если этот чертов примат сейчас попробует протянуть руку и тронуть измученного Юу – ему будет стоить всей его выдержки и надорванного сердца, чтобы не выбраться отсюда и не оторвать обезьяне чертовой желтокурой головы, потому что кто-то когда-то не зря, наверное, придумал это проклятое, примитивное, но все еще работающее «око за око».

      - Ты совсем спятил, что ли? Хватит ко мне лезть! Я ведь серьезно ничего не... - а потом он вдруг резко замолк.

      Наверное, понял.

      Снова ударил сквозь удерживающую шкафную деревяшку задумчивый рассеянный взгляд, снова скрутило желудок, и снова Аллен, вонзаясь от бессилия зубами в податливые губы, услышал надорванное, надтреснутое, блеклое и даже меньше чем наполовину живое:

      - А-аа... ага. Точно. Я и забыл совсем. Сюда приходила эта… чертова баба. Она меня здорово достала, но прогнать ее так и не получилось. Никогда не получается. Она опять торчала тут, пока не приперся ты. Даже гребаные призраки понимают, что на глаза вам всем, суки, показываться нельзя – черт знает, что сделаете. Особенно Сирлинс и ты.

      Аллен уловил его, этот несчастный неумелый намек, бессильно прибивающий его к месту, когда все еще хотелось, так отчаянно хотелось подорваться, выбраться отсюда, припечатать незваного чужака когтями к стене и заглянуть напоследок в глаза - чтобы понял, чтобы, раскаявшись, ответил: за что? За что осмелился издеваться над тем, кто никому в этой жизни не сделал дурного? Кто вообще этой чертовой жизни еще даже не повидал и, если останется здесь или даже ненароком перейдет в собственность Ордена, не увидит уже никогда.

      - О Боже, Юу... Вопреки тому, что я только что тебе сказал, мне кажется, что лучше бы ты все-таки иногда лгал. Пусть и делал бы это чуточку иначе…

      Прислушивающемуся, почти переставшему вдыхать Аллену эти слова не понравились до дрожи, до мышечной спазменной тошноты.