Куница в конце концов изловчилась, поймала белку и спустилась с дерева. Смирре подошел и остановился в нескольких шагах, всем своим видом показывая, что не имеет ни малейшего намерения претендовать на добычу. Вежливо поздоровался и поздравил с удачной охотой.

Лисы – большие дипломаты, мастера выбирать правильные слова. А превзойти их в умении польстить собеседнику просто невозможно.

А куница… что ж, куница. Куница, со своим тонким, вытянутым телом, красивой головкой, блестящей, ухоженной меховой шубкой с палевым воротником, просто чудо гармонии, изящества и красоты. Но, несмотря на аристократическую внешность, куницы в глубине души остались такими же неотесанными лесными отшельниками, какими и были тысячи лет назад. Она даже не озаботилась ответить на вежливое обращение.

– И все же удивительно, – продолжил лис, не обратив внимания на явную неприветливость. – Удивительно вот что: такая охотница, как ты, и такая жалкая добыча! Зачем тебе этот хвостатый уродец? У тебя под носом великолепная дичь! – Он закрыл глаза, подвигал носом и поцокал языком, наглядно показывая, какая великолепная дичь под носом у куницы.

Смирре сделал паузу, но ответа не дождался. Куница оскалила свои белые, неприятно острые зубы, проворчала что-то и отвернулась.

– Неужели ты не видела диких гусей под горой? – с притворным изумлением спросил Смирре. – Наверняка видела… но я тебя понимаю. Ты, конечно, скалолаз хоть куда, но не настолько, чтобы спуститься по этому обрыву.

На этот раз ответа ждать не пришлось. Куница подскочила к лису, ее гладкая, волосок к волоску, шерстка встала дыбом, глаза засверкали, спина угрожающе изогнулась.

– Ты видел гусей? – прошипела она. – А ну говори, а то горло перекушу!

– Могла бы быть повежливей, – огрызнулся лис, на секунду забывший дипломатический протокол. – Да я вдвое больше тебя, так что кто кому и что перекусит – это еще вопрос. И нечего грубить, я и сам собирался показать тебе гусей.

В следующую секунду змеиное тельце куницы уже скользило по крутому обрыву, от ветки к ветке.

– Такое красивое создание – и такое жестокое сердце, – вздохнул Смирре. – Не знаю уж, дождусь ли я благодарности от Акки…

Он следил краем глаза за головокружительным спуском куницы и с нетерпением ждал, когда же услышит предсмертный вопль гуся. Но никакого вопля не дождался. Куница сорвалась с ветки и плюхнулась в речку, подняв фонтан брызг. И почти одновременно лис услышал сонные удары крыльев улетающих гусей.

Он хотел было сразу помчаться по их следу, но его разбирало любопытство: что же случилось? Лис сел, обернул ноги хвостом и дождался, пока появится мокрая, жалкая куница. Она все время вытирала передними лапками морду. Вид у нее был обескураженный.

– Показалось мне или нет? – ехидно спросил лис. – Кто это там свалился в воду, как гнилая репа? Что за растяпа?

– Никакая я не растяпа, – огрызнулась куница, стараясь выровнять дыхание. – Я уже сидела… на самой нижней ветке! Выбирала, кто пожирнее. Может, даже и не одного. Но тут какой-то мерзкий коротыш, не больше этой поганой белки, запустил мне в лоб камнем… да так звезданул, гаденыш, что я свалилась в воду… А когда вылезла…

Тут куница осеклась и удивленно оглянулась – слушатель исчез. Он уже был далеко – бежал привычным лисьим аллюром. Боялся потерять стаю из вида.

Акка летела на юг, присматривала место. Солнце село, но ночной мрак еще не опустился до самого горизонта. Там постепенно темнела сизая, с бирюзовыми прослойками полоса, а высоко в небе уже стояла яркая восковая луна. Вполне можно было различить, что делается внизу. К тому же Акка хорошо знала эти края – не первый раз весенние ветры заносили ее в Блекинге.

Поначалу она следовала течению реки. В лунном свете река напоминала своим тусклым блеском огромную черную змею. Так стая добралась до всем известного Юпафорса, глубокого порога, где река сначала прячется в подземное русло, а уже оттуда прозрачным живым потоком низвергается в узкую расщелину, разбивается на миллиарды цветных брызг и превращается в пышную, урчащую пену. Прямо под водопадом из воды торчало несколько камней, окруженных ревущими водоворотами.

Здесь тоже неплохое место для ночлега, особенно если учесть, что в это время дня люди здесь никогда не бывают. Всего несколько часов назад, когда еще светило солнце, и речи не было, чтобы здесь заночевать. Совсем рядом бумажная фабрика, а по другую сторону реки – заповедник, куда двуногие приезжают полюбоваться красивым и величественным зрелищем водопада.

Но гусям и теперь было не до красоты. Их неотвратимо клонило в сон, и вряд ли кто из них оценил великолепие пейзажа. Наоборот, перспектива провести ночь на холодных и скользких камнях, под неумолчный шум бушующей реки, мало их радовала.

Но примириться можно со всем. С шумом, с неудобствами – лишь бы подальше от хищников.

Гуси заснули, не успев даже как следует устроиться на камнях. Но мальчику опять не спалось. Вдруг что-то случится с Белым? И тогда ему уже никогда, никогда не стать человеком.

А Смирре был тут как тут. Он остановился на скале у порога, увидел в самой его середине гусей, окруженных клубами пены, и понял, что ему до них опять не добраться.

Игра и на этот раз проиграна.

Лис не мог заставить себя признать поражение. Он сидел на камне и смотрел, не отрываясь, на недоступных гусей. Сидел и все больше убеждал себя: он, Смирре, обязан отомстить за унижение. На карту поставлена его репутация великого охотника.

И тут из бурлящей реки вынырнула выдра с большой рыбиной в зубах. Смирре кинулся к ней, но остановился – не дай бог решит, что он собрался отнять у нее добычу.

– Странное ты существо, – сказал Смирре в пространство, вроде бы ни к кому не обращаясь. – Рыбкой пробавляешься, а кругом полно диких гусей.

Ему уже было не до дипломатии. Обычно он говорил затейливо, льстиво и убедительно, но на этот раз решил брать быка за рога.

Выдра даже не повернула головы – она, как и все выдры, часто меняла место жительства, не раз бывала на озере Вомбшён и прекрасно знала лиса.

– Знаю я тебя, Смирре. Хочешь выманить у меня форельку?

– А, это ты, Грипе, – обрадовался Смирре. Он тоже знал эту выдру. Трудно найти такого умелого пловца и ловкого охотника, как Грипе. – Спасибо, я сыт. Грызи свою форельку. Но сначала взгляни на этих недоумков там, на камнях. Только взгляни – и все. Думаю, даже тебе слабо туда добраться.

Слабо? Это выдре-то слабо? С ее плотным, совершенно непроницаемым для воды мехом? С ее лапами, больше похожими на ласты, с мощным плоским хвостом? С таким хвостом никаких весел не надо.

Грипе, ни слова не говоря, выплюнул рыбину, сжал зубы и бросился в воду.

Если бы дело было чуть попозже, не такой ранней весной, если бы уже прилетели соловьи и начали вить свои гнезда, они бы долго распевали героическую балладу о борьбе выдры Грипе со стихией. Несколько раз волны относили его от камней, где спали гуси, но он мужественно боролся с течением, раз за разом повторял свои попытки, и в конце концов ему удалось подобраться к стае. Это был эпохальный заплыв, и сомнений нет – Грипе заслужил соловьиную оду. Если бы, конечно, соловьи уже прилетели.

Смирре на берегу ерзал от нетерпения. Вот-вот, вот сейчас, вот выдра уже на камнях, совсем близко… Но вдруг Грипе издал яростный визг, попятился, поскользнулся и упал в воду. Его подхватило течение, как какого-нибудь слепого котенка. И тут же тяжело и устало захлопали крылья. Гуси снялись с камней и полетели искать другое место для ночлега.

Грипе вылез на берег и начал, ни слова ни говоря, лизать переднюю лапу.

– Я же говорил, слабо, – поддразнил его Смирре. – Плавать надо учиться.

– Плавать? Плавать я сам кого хочешь научу, – огрызнулся Грипе. – Я уже совсем к ним подобрался, а тут… какой-то коротыш подбежал и воткнул мне в лапу острую железку! Мерзавец! Я поскользнулся, и ясное дело… Поток подхватил, понес, ну тут я…

Лис сразу сообразил, что произошло. И Грипе мог не продолжать свой рассказ – если бы он оторвался от раненой лапы, заметил бы, что лис исчез. Бросился в погоню за гусями. Но все знают: нет ничего важнее, чем вовремя зализать рану.