Крупные парусники вслед за кораблем с церковными сокровищами улизнули в открытое море и сейчас были вне пределов досягаемости – на подходе к Перу или портам тихоокеанского побережья. Но мелкие суденышки не могли рисковать: океан есть океан даже в хорошую погоду, под ясным солнцем и вдали от берега утлым скорлупкам несдобровать. Примерно сутки в сердцах беглецов на Товаго еще теплилась наивная надежда: ведь все, кто мог уплыть из Панамы, уплыли; значит, порт опустел и пиратам не на чем будет пуститься в погоню. Действительно, в течение этих суток море между Панамой и Товаго гнало лишь белые барашки.

– Монстры побесчинствуют и рано или поздно уйдут. Тогда мы сможем вернуться домой…

Безумная надежда рухнула, когда прямо перед островом из утреннего тумана стали возникать паруса. Монстры сумели где-то раздобыть не только барки, но и несколько судов довольно солидного тоннажа. Теперь они шли во главе целой флотилии к Товаго. В течение часа противоположный берег острова был ареной отчаянной паники и душераздирающих сцен – в несколько уменьшенном масштабе по сравнению с тем, что происходило недавно в Панаме. Беглецы, не видя ничего вокруг, тащили, задыхаясь, свое добро и сталкивали барки в море. Но Тихий океан был в гневе, огромные валы переворачивали суденышки со всем содержимым. Люди захлебывались у самого берега. Многие пытались зарыться в песок, спрятаться хоть в крысиную нору от грядущей беды.

Двухсуточное бесчинство пиратов на Товаго заслуживает особого упоминания. На пепелище сожженной Панамы была уже собрана огромная добыча, но флибустьеры злились, что многое сгорело. Морган, обосновавшись в губернаторском дворце – каменное здание с толстыми стенами почти не пострадало от пламени, – отдал приказ:

– Догнать беглецов, вышедших в море, и как следует потрясти их!

Пуще всего адмирала снедала мысль об уплывших церковных украшениях; все подробности их погрузки на галион рассказали свидетели, подвергнутые дознанию. Поэтому участникам погони было велено захватить церковные сокровища. Самые исполнительные намеревались идти в океан, но большинство решило сделать остановку на острове. Надо же выведать, говорили они, в какую сторону двинулся галион и где он может прятаться. Пираты налетели на Товаго как коршуны, – впрочем, расхожее сравнение несправедливо к птицам, которых не интересуют ни золото, ни женщины.

Донья Эрмоса и несколько других беглянок из числа самых красивых поначалу не поняли, почему их пощадили. Запертые в одном из домов, они, рыдая, взывали на коленях к Деве Марии, слушая доносившиеся снаружи крики. В любую секунду осатанелые головорезы должны были ворваться в их убежище. Но нет, дверь открыли лишь для того, чтобы дать им еды и питья. Пленницы терялись в догадках о причине столь мягкого обращения. А она была очень проста: флибустьеры знали, что их ожидает гнев адмирала за то, что они застряли на Товаго, вместо того чтобы догнать галион с сокровищами, и надеялись умилостивить предводителя, доставив к нему нескольких красавиц. На третьи сутки женщин вывели из дома, посадили на корабль и отвезли в Панаму.

– Адмирал шлет вам это со своего стола.

«Это» был дивный серебряный поднос, уставленный яствами и графинами. Принесшая его прехорошенькая, нарядно одетая черная служанка была прежде одной из горничных губернатора Гусмана. Во дворе совсем не чувствовалось следов пожара. Из окон своей комнаты донья Эрмоса видела уголок сада – посыпанные песком дорожки, разноцветные кусты, птичьи клетки, бассейн с морскими черепахами. К аромату цветов примешивался запах дыма, все еще висевшего над городом.

– Можно мне выйти в сад?

– Нет, сеньора. Вам велено оставаться в комнате.

Пленница… Вчера вечером, когда донью Эрмосу вводили в эту комнату, в коридоре появился адмирал. Он учтиво поклонился, сняв шляпу. Сеньора может потребовать все, что пожелает. Не потеряй сеньора присутствия духа, она могла бы ответить:

– Я хочу, чтобы меня освободили и разрешили ехать к мужу.

Но она этого не сказала. Страх был еще слишком велик. Она успела мельком разглядеть главаря пиратов – невысокий, но очень представительный мужчина, широкое загорелое лицо, вовсе не похожее на песью голову. Изысканно одет, превосходно говорит по-испански. Донья Эрмоса пробормотала, что она предпочла бы остаться с другими пленницами. Адмирал лишь улыбнулся и, ничего не ответив, удалился.

Теперь донья Эрмоса наконец уразумела, почему пираты пощадили ее на Товаго и что означала учтивость адмирала. Она была напугана, но не могла побороть чисто женского любопытства: «Как он начнет домогаться меня?»

Появились еще две девушки, на сей раз испанки, сообщившие, что адмирал велел им быть постоянно в распоряжении сеньоры; обе были необыкновенно почтительны.

– Почему я не могу спуститься в сад? – спросила донья Эрмоса.

– Адмирал опасается, как бы ненароком с вами не случилось чего-нибудь дурного.

И девушки начали заученно твердить: адмирал-де без ума от сеньоры, она может получить от него все, что пожелает. Ах, зачем возмущаться, зачем стонать? Все женщины Панамы, за исключением разве что глубоких старух, вынуждены были поступиться собой, чтобы спасти жизнь. Покориться силе, когда нет другого выхода, вовсе не грех.

Осада через посредство третьих лиц продлилась несколько дней, что уже само по себе удивительно для флибустьера. Донья Эрмоса и та была удивлена. Из своих покоев она не могла слышать того, что происходит в парадном зале дворца. Морган пировал там с соратниками, и недостатка в развлечениях и удовольствиях любого рода у них не было. Отсюда и невероятно терпеливое «ухаживание».

– На сей раз, сеньора, я пришел к вам сам.

Донья Эрмоса успела подумать: «Так и должно было случиться. Только почему сейчас, а не раньше?» Обе служанки тут же испарились без звука. В огромной комнате с роскошной мебелью царила прохлада, из сада доносились крики попугаев. Пират, массивный, с багровым лицом, но тщательно завитыми усами и в повязанном на голове красном платке, стоял между доньей Эрмосой и дверью, глядя на нее невыносимо пронзительным взором, и молчал. Он был словно живой утес, от которого отскакивали бессвязные фразы пленницы, твердившей о супружеской верности. Донья Эрмоса знала от своих служанок, которые в свою очередь слышали об этом от флибустьеров, что у адмирала была на Ямайке законная жена, которую он чтил; но супружеские чувства не мешают мужчине время от времени развлечься, и пираты были бы шокированы, если бы их предводитель вел себя иначе. Если донья Эрмоса поначалу надеялась пробудить в нем какую-то порядочность, то по мере того, как она говорила, ей становилось все более ясным, что она напрасно тешит себя иллюзиями. Монстр все так же молча приблизился к ней. Донья Эрмоса закричала, изо всех сил оттолкнув его. И адмирал, вместо того чтобы накинуться на нее, толкнул ее так, что она упала на пол, после чего круто повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Донья Эрмоса была так потрясена, что, когда служанки вернулись (а они были тут как тут, едва хлопнула дверь), она не могла говорить, ее душили слезы. Немного успокоившись, она поведала им о случившемся, и именно из их уст вся эта история стала известна впоследствии.

– Я слышала, как адмирал упомянул в сердцах имя Божье. Значит, он христианин, – наивно твердила пленница. – Я сумею убедить его не совершать греха прелюбодеяния.

Служанки, видевшие, что адмирал превратил губернаторский дворец в настоящий притон, лишь умилились подобной наивности. Прошло несколько дней. Морган не появлялся, он продолжал осаду. Служанки, не выдержав, дали понять госпоже, что ее добродетельность дорого обходится городу: ведь Морган, удовлетворив свою страсть, давно бы ушел восвояси, а так он продолжал терзать Панаму. Днем и ночью из домов слышались крики истязаемых.

Донья Эрмоса слушала эти слова ломая руки, ее прекрасное лицо искажали мучения; служанки решили, что она на пороге сдачи. Однако, когда адмирал вновь явился в ее покои, она вынула из корсажа спрятанный кинжал и приставила его острием к груди: