Гораций Хусейн Шамун аль-Шамлан Бери указал на последнюю вещицу, которую собирался взять с собой, и отпустил слуг. Бери знал, что они будут ошиваться в коридоре, готовые поделить оставленные здесь богатства хозяина, однако ему нравилось заставлять их ждать.

Пусть поволнуются в предвкушении.

Когда комната опустела, Бери налил себе полный стакан вина. Оно оказалось прескверным, завезенным после блокады, но он едва ли это замечал. Официально алкоголь в Леванте был под запретом, и это означало, что орды виноторговцев могли всучивать покупателям – даже таким богатым, как Бери, – любое спиртное. Но дорогие напитки никогда не внушали Горацию Бери особого благоговения. Он покупал их, чтобы щеголять богатством и для развлечения, но не для личного пользования.

А кофе – совсем другое дело.

Гораций был типичным левантинцем: невысоким, стремительным, с торчащим носом, горящими глазами и острыми чертами лица. А еще его отличала сильная воля (о чем знали только родные и друзья). Сейчас, сидя в одиночестве, он разрешил себе нахмуриться. На столе лежало послание от секретаря адмирала Плеханова, в котором тот в вежливых выражениях предлагал Горацию покинуть Нью-Чикаго и сожалел, что в наличии нет гражданских кораблей.

Похоже, у военно-космического флота возникли подозрения насчет него.

Несмотря на хмель, ударивший в голову, Бери почувствовал, что вокруг него все туже стягивается прочная стальная сеть. Но внешне он оставался спокоен: он продолжал сидеть за столом, постукивая по нему пальцами.

А что у флота есть против него? У военной разведки имеются подозрения, но нет улик. «Обычная ненависть военных к имперским торговцам, только и всего», – подумал он.

А возникла она оттого, что во флоте много евреев, которые, как правило, ненавидят левантинцев. Но у флота нет осязаемых улик, иначе его не пригласили бы на борт «Макартура» в качестве гостя, а заковали бы в кандалы.

Вывод: Джонас Стоун пока молчит.

И он должен молчать. Бери заплатил ему сто тысяч крон и обещал добавить еще. Впрочем, он сомневался в Стоуне, поэтому два дня назад встретился на улице Костюшко с некими людьми и заплатил им пятьдесят тысяч крон под покровом ночи. Скоро Стоун умолкнет навсегда. Его тайны сойдут вместе с ним в могилу.

«Все ли я сделал?» – подумал он.

Да. Чему быть, того не миновать, хвала Аллаху… Бери скорчил гримасу. Подобные мысли часто влетали в голову, и он презирал себя за суеверную глупость. Пусть отец восхваляет Аллаха за любые успехи и достижения: удача приходит к людям, которые ничего не оставляют на волю случая, а у Бери в его девяносто стандартных лет оставались незавершенными еще несколько дел.

Империя «пришла» в Левант спустя десять лет после рождения Бери, и поначалу ее влияние оказалось незначительно. В те годы имперская политика была иной, и планета вступила в имперские ряды почти на равных с большинством развитых миров. И отец Горация Бери вскоре понял, что Империю можно заставить платить. Один из тех, кого имперцы использовали для управления планетой, он нажил огромное богатство. Он продавал аудиенции у губернатора и торговал правосудием как капустой на рынке, впрочем, аккуратно, всегда делая других мишенями для разгневанных ребят из имперской разведки.

Помимо прочего, его отец крайне осторожен со вкладами, вдобавок он умело использовал свое влияние, чтобы воспитать Горация Хусейна на Спарте должным образом. Он даже дал ему имя, подсказанное каким-то офицером.

Лишь позже он обнаружил, что имя Гораций едва ли можно назвать обычным для Империи и иногда оно даже вызывает насмешки.

Воспоминания о Столичной школе Бери издавна топил в вине. Однако он выучился и сейчас распоряжался и деньгами отца, и собственными накоплениями. Гораций Бери был не из тех, над кем можно смеяться. Он потратил тридцать лет, но его агенты нашли офицера, который когда-то подсказал его отцу имя Горация.

Стереозапись агонии офицерской крысы была спрятана в доме Бери на Леванте. Все-таки Бери посмеялся последним.

А теперь он покупал и продавал людей, которые смеялись над ним. Бери покупал и голоса в Парламенте, и корабли и практически приобрел целую планету – Нью-Чикаго. Власть над Нью-Чикаго должна обеспечить семье Бери влияние – отсюда и до Угольного Мешка, где Империя слаба, а новые планеты открывают ежемесячно.

Мужчина должен заботиться обо всем!

Мечта помогала Бери. Он уже вызвал своих агентов, которые охраняли его интересы здесь, – и не забыл про Набиля. Тот полетит вместе с ним на военном корабле в качестве слуги. Набиль – миниатюрный мужчина, ростом даже поменьше Горация – выглядел старше своих лет и смахивал повадками на хорька. Зато он умел отлично маскироваться и прекрасно обращаться с кинжалом и ядом, отточив смертоносные навыки на дюжинах планет.

Гораций Хусейн Бери улыбнулся. Имперцы хотят держать его пленником на борту военного чудища? Что ж, пожалуйста… пока они не встретят корабль с Леванта, кроме того, в оживленном порту они поймут, что иметь дело с Бери очень и очень непросто.

Три дня Род трудился на «Макартуре». Протекающие цистерны с горючим требовали срочной замены. Не хватало запасных частей, и команда «Макартура» часами обдирала в открытом космосе корпуса военных кораблей Союза, круживших по орбите вокруг Нью-Чикаго.

Но постепенно «Макартур» приобретал прежнюю боеспособность. Блейн работал с Джеком Каргиллом, первым лейтенантом – теперь старшим помощником капитана, и командором Джоком Синклером, старшим механиком. Подобно многим офицерам инженерной службы, Синклер был с Новой Шотландии и говорил с акцентом, типичным для шотландцев всех обозримых и необозримых миров. Неведомо как шотландцам удалось сохранять свой говор, знак своей независимости, со времен Сепаратистских войн даже на тех планетах, где гэльский давно позабыли! Род подозревал, что шотландцы специально учились изъясняться подобным образом, чтобы их не понимало человечество, расползшееся по Вселенной.

В конце концов пластины корпуса были сварены, а с военных кораблей Союза сняты огромные куски обшивки – их кое-как использовали в роли заплаток. Синклер творил чудеса, монтируя на «Макартуре» изготовленное на Нью-Чикаго оборудование: ведь эти части едва ли соответствовали проекту корабля.

Офицеры-штурманы днями и ночами корпели над чертежами, описывая внесенные изменения для главного корабельного компьютера.

Каргилл и Синклер придерживались противоположных мнений относительно некоторых «усовершенствований». Синклер упирал на то, как важно подготовить корабль к выходу в космос, а первый лейтенант утверждал, что никогда уже не сможет руководить текущим ремонтом во время сражений, поскольку даже господь не знает, что сотворили с «Макартуром».

– Не желаю слушать такие кощунства! – кипятился Синклер (Род как раз оказался в пределах слышимости). – Я-то как раз знаю, какие изменения внесены!

– Ну и что с того? Ты ведь не хочешь стряпать на всех сам, безумный лудильщик! Сегодня утром кок кают-компании не сумел сварить нам кофе! Один из твоих ремесленников забрал микроволновый нагреватель! А ты сам, клянусь богом, должен сию минуту принести его обратно!..

– Ладно, мы вытащим его из третьего бака, как только ты найдешь ему подходящую замену. Может, тебе не нравится, что корабль снова может вести бой? Или кофе для тебя важнее, а?

Каргилл глубоко вздохнул и начал снова:

– Корабль действительно может вести бой, пока в нем не проделают дыры, – терпеливо сказал он, как будто что-то объяснял неразумному ребенку. – Поэтому надо ее залатать. Допустим, нужно отремонтировать вот это, – добавил Каргилл, положив ладонь на панель, которая – Род почти в этом не сомневался – являлась регенератором воздуха. – Проклятая штуковина кажется расплавленной. Как я могу определить, что повреждено? И повреждено ли вообще? Полагаю…

– Оставь все хлопоты мне и не будешь горя знать… – перебил его с заметным акцентом Синклер.