Валентина Васильевна Бондаренко работала в редакции газеты «Наше місто» ответственным секретарем. Это чиновничья должность. Но зачастую выступала и в качестве журналиста. В основном это касалось тем из области культуры, волнующих всех и каждого.

Бесконечно обожая классический театр и пользуясь журналистским правом бесплатного посещения спектаклей, не пропускала ни одной премьеры Московских гастролеров. Тут их с Любовью Овсянниковой пристрастия снова совпали. Поэтому, когда выпадала возможность, Валентина Васильевна приглашала на спектакли и Любовь Борисовну, интересуясь потом ее мнением, обсуждая увиденное. Так к ней приходили идеи новых публикаций.

Любая работа имеет свои сложности и требует высокого профессионализма. Написание стихов — работа или состояние души? Об этом беседую с гостеприимной хозяйкой — Любовью Борисовной Овсянниковой. Людям, интересующимся поэзией, имя нашей землячки хорошо известною. Технарь по образованию, она пришла к поэзии (или наоборот поэзия пришла к ней), успев окончить аспирантуру, поработать в большой науке и преподавателем в вузе. В настоящее время у нее уже вышло пять сборников поэзии и прозы для взрослых и более десяти книг для детей.

— Любовь Борисовна, что же вы хотите сказать людям своими стихами, чего добиваетесь?

— Просто раскрываю им то, что познала сама. Я доверяю, поверяю себя. Один человек, прочитав, поймет, вооружится моим опытом, станет богаче, а другой пройдет мимо — значит ему не нужно; его не волнует то, о чем я пишу.

Стихи ничего не должны декларировать, ничего не должны утверждать для других. На глазах у всех, распахнуто, автор может убеждать только себя. Поэзия не учебник по жизни, не пособие сомневающимся, она не должна учить, советовать, призывать. Вижу ее задачу в том, чтобы создавать определенные настроения и чтобы через эти настроения мысли автора, его убеждения и его теория жизни проникали к читателю или слушателю и спонтанно утверждались в нем. Опять же, настроения тоже надо создавать не навязчиво, не зазыванием читателя присоединиться к созерцанию мира или к размышлению над его проблемами, а обстановкой рассказа о том, что волнует автора. И тут круг замыкается.

Например, любовь. Как надо любить, как научиться любить более упоенно и неисчерпаемо? Конечно, пропустив любовь не только через душу, но и через интеллект, и показать это любимому; сделать из этой иллюстрации признание в чувствах, родив нежность из себя в пространство вокруг вас двоих, чтобы вместе дышать ею.

Цель любви, с моей точки зрения, это не спаривание, не обязательно продолжение рода, она не является конкретным притязанием обладать. Нет. Цель любви — это жажда придать себе и тому, кого любишь, силу и желание жить, творить, осуществлять свою миссию на земле. В этом смысле моя любовь безгрешна, так как она не попирает ничьей верности, не увлекает на измену; она — высокое вдохновение, без которого бывает трудно понять, для чего ты живешь.

Такой любовью я могу любить тысячу раз в жизни. Моя любовь — это мой дух, воплощаемый в материю теми, кому я дарю признание. Это они потом несут мой дух в плоть жизни, в ее рядовые дела.

— Всегда ли поэтические сюжеты берутся из личной жизни автора?

— И да и нет. Да — в том смысле, что любой человек понимает реальность и преломляет ее в себе, благодаря собственному опыту, так мы устроены. Даже фантасты, описывая чужие миры, конструируют их из знакомых земных элементов. Если, например, они пытаются дать нам представление о существовании двумерных миров, то мы это хорошо понимаем, так как у нас есть опыт постижения плоскости и плоских фигур на ней. А вот если они предлагают представить десятимерные миры и, соответственно, десятимерные существа, то наше воображение ничего нам не рисует, мы принимает на веру голое утверждение, что такое может иметь место. То есть без опыта личной жизни в творчестве не обойтись, так же, как и в понимании творчества.

А нет, потому что количество наших впечатлений, количество элементов личного опыта намного меньше, чем количество комбинаций из них. Вот мы и комбинируем мысленно, создавая ситуации, возможные коллизии событий, чтобы в них сообщить то, что открыло нам поэтическое чутье или интеллектуальная интуиция.

— Выходит, стихи пишутся не сердцем, а умом?

— Стихи пишутся сердцем, но ум подсказывает ему, как это лучше сделать.

— Написание стихотворения обычно не является социальным заказом, как статья или очерк, например. Это экспромты, рожденные минутным всплеском эмоций?

— Допустим.

— Так из чего же они пишутся: из радости или из горя?

— Радость — это исполнение желаний, событие, которого, возможно, ждали. Она выпархивает из души и обрушивается на своих свидетелей, оставив душу облегченной и невесомой. Мне трудно представить нормального человека, уединяющегося в радости, чтобы терпеливо чертить на бумаге крючки букв. Его же распирает победа! Радостью легко делиться, ее с охотой воспринимают окружающие. Словом, радость есть повод к другим немедленным и приятным действиям, писать просто некогда.

А горе обрекает на одиночество, оно острее, чем радость, продолжительнее, оно гнетет человека и плохо воспринимается окружающими. Горе — это поражение, о котором не всегда хочется говорить друзьям. Оно наполняет душу, гнетет ее, мучает, ищет выход. Тут в самый раз посидеть над листом бумаги, успокоиться, проанализировать ситуацию и, конечно, посетовать на судьбу.

Из сказанного бывают, конечно, исключения, но на то они и исключения, чтобы встречаться не часто.

— Говорят, что занятие поэзией плохо сказывается на здоровье. Это так?

— Без работы души ничего путного не напишешь. А душа слишком нежный, ранимый, хрупкий рабочий орган. Она быстро изнашивается. Мы придумали красивое слово — душа. На самом же деле это элементарные нервы, призванные давать ответ на внешние раздражители. Кто знает меру этих раздражителей, после которых душа способна восстановиться, не остаться надломленной, сдавленной, изогнутой, скрученной? У каждого она своя. Вспомните еще о гиперболизации образов: для того чтобы читатель почувствовал, допустим, разочарование, автор должен в десятки раз больше нагрузить себя им. Вот просто почувствовать разочарование для здоровья полезно, это как зарядка. А в десять раз больше нагрузить себя им — очень вредно, душу подчас зашкаливает.

Этим я хочу сказать, что у нормальных людей нервы — это орган восприятия мира, а у поэтов, кроме этого, они несут дополнительную нагрузку по переработке чувств. Да, поэзия истощает нервную систему, ибо не только пользуется ее услугами, но специально эксплуатирует ее. Я иногда плачу, когда пишу стихи, а после этого сердцебиение, все из рук валится.

Думаю, сказанное касается и актеров.

— А если пишется что-то, например, философское, где чувства не играют доминирующей роли, тогда как?

— Тогда описанную нагрузку несут те сферы мозга, которые работают с абстрактными понятиями, с чистой логикой. Дело в том, что память можно развивать, специально усиливать ее, оттачивать мышление. Я хочу сказать, что интеллект можно натренировать на восприятие достаточно больших мыслительных нагрузок без ущерба для здоровья. А вот нервную систему натренировать так, чтобы она воспринимала внешние раздражители больше и острее, нельзя. Она не поддается тренировкам. Нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Это значит, что при попытке повлиять на нервную систему так, чтобы увеличить ее производительность, мы получим либо инфаркт с инсультом, либо полное отупение от эмоций — человек может стать невосприимчивым к чувствам. Первое получают творческие люди, а второе свойственно работникам силовых структур и врачам.

— Так стоит ли поэзия того?

— Не мы ее выбираем, а она выбирает нас. Мы служим ей по предназначению свыше. Каждый несет свой крест.