Любовь Борисовна, с тех пор, как потеряла отца, часто и подолгу гостила у мамы в селе. Правда, иногда приезжала ко мне, но ненадолго, у нее совсем не оставалось свободного времени. Сама же я болела и уже не выезжала из дому. Визиты к ней и разговоры дни напролет отошли в прошлое. А я помнила их и перемывала в памяти, просматривая использованные и неиспользованные записи. Чувствовала, что не то думала, писала и публиковала. Требовались исправления. Мне это самой надо было — для завершения своего образа. Вдруг не все равно стало, что обо мне думают люди и что будут думать впредь. Исправлений требовало и отношение к Любови Борисовне, всегда терпеливой и внимательной ко мне, — вольно-невольно я со своими статьями проникла и в ее будущее, оставив неровную колею, и след этот следовало исправить. Или дополнить.

И я делала новые наброски, возможно беспорядочные — не получалось все сразу собрать в кучу. Отдельные мысли я писала на отдельных листках, потом тасовала их, группировала по темам, по внутренней логике, искала склеивающий глей и живые соки… Соки живых мыслей. А потом опять позвонила ей.

Как только смогла, она приехала. О земном уже не говорилось, я от него отдалялась. И не заботилась ни своим видом, ни обстановкой квартиры. Все становилось ускользающими дымами, над которыми терялась власть. Зато теперь имелась возможность видеть со стороны. И я поняла, что в том мире, куда меня несло, нет места страстям и предметам — там обитала душа. Вот где она находилась — вверху, под облаками. Туда не каждый день смотрит бегущий человек. Меня волновали перемены, быстро и безвозвратно пришедшие, бешено разгоняющиеся, как снежный ком с горы, хотелось разобраться в них. Возможно, чтобы освоиться — естественное стремление.

Тем не менее, вновь и вновь материальное не умолкало, память о нем жила, оно звучало как эхо. За что же мне было ухватиться, если ноги на земле не держали? Где тот, кто поможет? И кто он? Сами собой в памяти всплыли слова:

И подумалось, что Любовь Борисовну в ее горе и отчаянии, разверзающемся с возрастом в душе каждой женщины (или даже каждого человека!) поддерживает, окружая повсюду, Великий Мастер. И он существует! Под разными именами. У каждого свой.

— Я напишу еще одну статью, — сказала я. — Отвезешь в газету?

— Просто отвезти? — уточнила Любовь Борисовна.

— Нет, надо также договориться о публикации.

— Это сложнее, — она покривилась. Ну не любила кланяться перед людьми, вот вредная! — А о чем статья?

— О Великом Мастере.

— Что-что?

— Кажется, я поняла — кто это. Люба, прости, но это надо опубликовать, — я налила в рюмку водочки и отпила пару глотков, сладко затягиваясь сигаретой.

— Нет, не стану я о себе хлопотать!

— Тогда публикуй в своем журнале, — рассердилась я, высказав давнюю обиду, что в «Стожары» меня ни разу не пригласили. — Всякую муть публикуешь. А это тем более надо…

Она улыбнулась. Так знакомо!

И от этого я ожила, берясь за свое, потому что природу человека изменить никому не дано. Особенно если покажется, что день прекрасный, день молодой, день сует земных вернулся — дыханием своим тебя коснувшись. Так кто ей видится в образе Великого Мастера, кто кажется носителем хотя бы части желанных достоинств? Что ни говори, а была в этом какая-то тайна. Так умело и тесно, и органично приближала она Великого Мастера к нашей жизни, к судьбе, что он виделся просто находящимся рядом, знакомым. Только вспомнить его не удавалось.

— Все равно же тебе видится кто-то, какое-то лицо, когда ты пишешь об идеале, ищешь в нем успокоения от тревог и разочарований, от обид. Ведь не назвала же ты своего героя существом среднего рода, допустим, Солнцем. И какой-нибудь Алисой, Ладой или Тамарой не назвала…

— Не назвала, — говорит она.

— Так кто же он?

Она села боком к столу, оперлась о него локтем и просто, почти без выражения продекламировала. Но с таким значением, что от догадок под кожей разливался холодок:

И без передышки — другие строки, прежде читанные мной не раз, но воспринимаемые в совсем другом свете …

Я неспроста торопилась — наступала очередная годовщина ее бракосочетания с Юрием Семеновичем, большой для них праздник. И мне очень хотелось сделать подарок. Кажется, успела. Неделю спустя, 25 апреля 2005 года, я через своего сына Сашу передала эту статью ей, радуясь уже одному тому, что она сама ее прочет, а там… — как Бог даст. Ее Великий Мастер.

Статья из газеты «Наше місто» за 8 августа 1996 года. Опубликована на украинском языке.

Это одна из первых публикаций о Любови Борисовне, поэтому местные журналисты еще плохо ее знали и многое путали. Именно поэтому и Татьяна Александровна с первых строк статьи нуждается в дополнении. Как-то упустила она из виду, что Любовь Борисовна основную часть своей молодой и энергичной деятельности провела в науке, где основным хлебом было научное, точнее физико-математическое, творчество.

Поясню. Как представитель прекрасной стати, Любовь Борисовна не могла ездить на металлургические предприятия для участия в промышленных экспериментах, это запрещалось законом, поэтому коллеги «честно и неуклонно выжимали из нее теорию» — перекладывали на нее разработку теоретических изысканий по выполняемым работам. А тут без листа бумаги и карандаша не обойтись, причем их как раз и надо было всегда иметь под рукой, ибо неизвестно, когда из твоей внутренней сути в сознание прорвется интересная идея, предположение, метод или даже полное решение.

Так что чистый лист бумаги и карандаш всегда были верными спутниками Любови Борисовны. Даже на ночном столике она их держала — никаких преувеличений!

Следующее. Я понимаю, что на распространенном предубеждении о том, что чудаки от точных наук, всякие там зачумленные физики-математики, — это сухие личности, Татьяна Александровна строит противопоставление, якобы имеющее место в судьбе Любови Борисовны. Но это лишь журналистский ход, художественная антитеза. На самом деле чудес не бывает и, как широко известно, талантливый человек — талантлив во всем. Примеров так много, что было бы банальностью их перечислять; достаточно одного, что есть в этой книге, — пример архитектора и композитора Ярцева В. И.

Вот и Любовь Борисовна такая — она всегда обладала удивительным, поразительным, замечаемым слушателями чувством слова, и никогда бы не сказала: «Я имею решение этой задачи», а выразилась бы правильно: «Я знаю решение этой задачи». Равно как и предложение с наличием в нем чужеродной стилистики: «Она испытывала к такому-сякому чувство любви» — заменила бы русской лаконичной и правильной фразой «Она любила такого-сякого». Я неоднократно был свидетелем того, как совершенно чужие и, возможно, неискушенные в речах люди говорили, что ее приятно слушать, едва она успевала произнести при них несколько фраз. Далеко ходить не надо: так было в Крыму, когда мы искали для покупки квартиру — ей такие слова сказал случайный человек, один из владельцев квартир, истинный работяга, по-моему, всю жизнь «крутивший баранку» на грузовике. Я тогда поразился его наблюдательности, что он именно на ее речь обратил внимание, а допустим, не на внешность, и впервые подумал о том, что народ — как истинный исток и источник всяких премудростей и искусств — является самым гениальным их ценителем.