И каждый пытался ответить на вопрос: почему внимание художника сосредоточилось именно на фигуре Владимира Глебовича?

Не потому ли, что он рано, в двенадцать лет, сел на княжий престол, о чем свидетельствует летопись: «И надумали они раньше идти до Переяславля, оберегая Переяславль — ибо князь переяславльский Владимир Глебович в то время малым был малый, каких-то двенадцати лет», и это является исключительным историческим фактом?

Или потому, что о нем вспоминается в «Слове о полку Игореве», хоть и одной строкой, но такой, что вписывается в историю Руси навечно: «Се в Риме кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами», и нельзя проигнорировать даже короткое слово этого наследия?

Или потому, что о смерти князя игумен Моисей под летом 1187-м оставляет запись: «Он бо любил дружину, и злата не собирал, имущества не жалел, а давал дружине; был же он князь доблестный и сильный в бою и мужеством крепко отличался, и всяких добродетелей был исполнен. За ним же Украина много поплакала», в котором впервые летописно вспоминается название нашей державы — Украина?

А Валентин Чемерис тем временем обратил внимание на несоответствие обстоятельств смерти Владимира Глебовича правде жизни. Официальная версия гласила, что он умер от простуды, захватив ее на мартовских ветрах. Эта версия абсолютно не вписывалась в реальность событий.

Простудился? И в походе умер? Но сколько же продолжался этот поход, если и битвы не было? Мог ли молодой тридцатилетний мужчина — закаленный всадник, воин — в течение дня или двух умереть, даже и простудившись?

Что случилось с ним, как это сталось вдруг, ведь он был опытный и мудрый, ибо с тринадцати лет уже ходил на сечь?

И возникла гипотеза раковой интоксикации. Автор шаг за шагом исследует возможность именно такого развития событий, такого диагноза смерти молодого князя на основании аккуратно собранных фактов его участия в кровавых стычках: 1181, 1184, 1185 годы. В походе 1185 года, как свидетельствует приведенный выше отрывок из «Слова о полку Игореве», Владимир Глебович был тяжело ранен и болел аж до весны 1187 года, когда снова пришла беда и о ранении и болезни думать было не время.

Литературное исследование изложенной гипотезы базируется не только на изучении дат и соответствующих им событий, но и на сопоставлении их, на изучении отрезков времени, лежащих между ними. К этому инструментарию автор добавляет еще одно: интерполяцию аналогичных ситуаций из современности в то далекое прошлое.

Что легло в основу авторских наблюдений, каким был толчок к таким токованиям?

Когда-то, еще когда автор не достиг возраста потерь, он писал: «Оказывается, если радость приносит счастье и утешение, то страдание дает больше — оно очищает зачерствевшую душу, делает ее чувствительнее, богаче, добрее, человечнее». Теперь бы, наверное, он дописал, что страдание закаляет душу, делает ее более прозорливой и мудрой.

Дело не в том стечении обстоятельств, что Владимир Глебович умер в день, по новому стилю выпадающий на 6 марта, и что приблизительно в этот день прошлого года произошла в жизни автора такая же непоправимая потеря — умерла его любимая жена Клавдия Ивановна, а в том, как подступала к ним смерть, и как они прожили последние мгновения. Существует так называемый метод аналогий, метод сравнений, правда, чаще он применяется при определении тенденций в объективных процессах, протекающих в природе или обществе. Но, в конце концов, жизнь отдельных людей, выдающихся или просто дорогих нам, это тоже история, это маленькая составляющая общества. Из таких историй — как из капли воды возникают моря — составляется жизнь народа, и ими же обретается его бессмертие. Этот метод, опосредованно использованный в повести, принес свои плоды.

Именно из него взял исток и подвиг нагоревавшегося человека, ведь если бы не трудился в поте и крови — помер бы; и чудо исследовательского озарения, когда вдруг становится понятным, очевидным то, чего другие не замечают; и погружение в психологию людей, попавших в трагедию преждевременных и внезапных расставаний и понимающих это.

Новое произведение Валентина Чемериса попало мне в руки тогда, когда истекал девятый день по смерти моего отца. Я провела рядом с ним последние два месяца его жизни, обрывающейся от страшной неумолимой болезни. Мы о многом беседовали, но больше было того, о чем молчали. В те дни, в те адские минуты молчания я узнала и смысл жизни, и цену смерти. И вот эта повесть… Словно я там, и снова умирает мой отец, а я поднимаю его, поддерживая под спину, чтобы легче было ему еще раз глотнуть воздуха.

Поразительная достоверность образа князя Владимира Глебовича проистекает не только из колоритной истинности — она вообще свойственна Валентину Чемерису как художнику, — а из тех мелких деталей, что связывают в одно целое события, эмоции и чувства, а также логику неусыпной мысли, перебрасывающей между всем этим мостики диалектики и динамики жизни, и психологизмов, из которых он создает ткань его жизни.

Как и переяславский князь, мой отец был ранен в бою, и тоже в грудь; как и у того далекого витязя, его раны зажили и не просыпались какое-то время (у князя они дремали три года, а у моего отца пятьдесят пять лет, ведь медицина стала другой); как и у Владимира Глебовича, самочувствие отца было неровным: то улучшалось на какое-то время, то болезнь наступала. А потом настало стойкое и быстрое ухудшение. Но «… держал себя в узде, в кулаке, был собранным и как-то держал в себе постоянную боль, не затихающую ни на мгновение. Даже клочка тела не было, который бы не болел».

Читаю это и вспоминаю слова отца:

— А помажь-ка мне мазью поясницу, потому что еще и радикулит вдобавок прихватил.

Или в другой раз просит руку ему растереть настойкой из трав:

— От пальцев до плеча болит. Может, на погоду? — не терял надежды.

«Но плохо ему сейчас стало, ой плохо!

Хватал ртом воздух, а его не было. И где? Над Днепром, где вольно шумели весенние ветры, и там не было воздуха?»

Осень этого года была теплой и долгой, собственно, как и зима, пришедшая ей на смену. Еще на Крещение солнце сияло, и теплый ветерок не давал замерзнуть на улице. Я раскрывала все форточки, распахивала все двери, только бы впустить в комнату, где лежал отец, побольше свежего воздуха. А ему все равно его не хватало, дышал тяжело, натружено.

А как же тем, кто рядом с больным находится, как им быть? Что говорить, как облегчить последние мгновения жизни, чем заполнить их? И седая мудрость подсказывает одно — поддерживать надежду.

«Больные легкие, а он еще и простудился, — бормотал травник. — Над Днепром его где-то сырым ветром протянуло, вот и горит.»

Не от этой ли святой лжи до нас дошла побасенка о смерти князя от простуды? Наверное, так и есть, ведь сама говорила отцу:

— Ездил траву косить в галошах на босу ногу, вот и простудился. Не думай о грустном, у тебя только воспаление легких.

«Во всем теле князя огонь горел, пеком его пек. Хрипел:

— Воды… Не этой… Теплая зело. Мне бы из студенца…

Княжьи люди засуетились, помчались во все стороны искать родник.

Вскорости нашли ручей-студенец, привезли воды, от которой зубы ломило…»

Эта холодная вода не только образ приобщения человека к сокровищам земли, как отметили выступающие на презентации, но и штрих, придающий достоверность событиям, приземляющий наши высокоумные размышления об идеалах, о жизненных ценностях. Глоток холодной воды! — вот самая роскошная и последняя услада человека, последняя его потребность.

В нашем Славгороде, где жил отец, колодезная вода не вкусная, с примесью солей. Поэтому он нашел где-то в верховьях Осокоревки родничок, обустроил его, чтобы можно было набирать воду, назвал эту воду Вкусной и только ее пил, привозил домой в бидоне, держал бидон в погребе.

Звучит в памяти его голос:

— Воды… Вкусной водички подай, холодной…

И я бегу!