Этот дым опять напомнил Прохоровку: адъютант Потанин пытался тогда по цвету дыма определить, сосчитать, сколько горит немецких машин, сколько наших? Дым от подбитых гитлеровских танков, работавших на бензине, был более светлым, иногда почти белым.

Враг усиливает сопротивление с каждым часом. Это и понятно: ошеломленное неожиданным прорывом советских танков, немецкое командование начинает приходить в себя и пытается как-нибудь залатать брешь.

Интересно, где, когда и какими силами последует немецкий танковый контрудар?

Штабу фронта и ему, генералу, было известно, что около двух недель назад Манштейн перебросил в Донбасс истрепанный в боях танковый корпус СС (после Прохоровки его командир обергруппенфюрер СС Пауль Хауссер по приказу Гитлера был снят с должности). Зачем туда переброшен корпус? Для ремонта и пополнения. А еще?

Это не трудно предугадать. Фельдмаршал Манштейн, как опытный игрок, «придержал карту при себе»: танковый корпус СС — ударный кулак группы армий «Юг» занял позицию маневренной готовности. Он мог быть оперативно брошен для парирования ударов в двух направлениях, двух советских фронтов: Юго-Западного и Воронежского. Он был разящей ладьей, оседлавшей игровую горизонталь.

Где и когда снова сшибутся уцелевшие участники прохоровской железной битвы? Кто не устоит на этот раз?

К сожалению, он пока не располагал свежими исчерпывающими разведданными, были лишь отдельные фрагменты из необходимой мозаики, из того, что ждет его танковые колонны завтра и послезавтра.

Особенно досадным было загадочное молчание выброшенной под Золочев разведгруппы Белого (Полторанина) — прямо на линии предстоящего маршрута…

Отступая, немцы рвали мосты, минировали дороги, жгли дотла все населенные пункты. К вечеру далеко впереди, над поймой реки Уды, занялось зарево: пылали соломенные крыши украинских хат…

За этим зловещим заревом генерал пытался представить далекие очертания города, который хорошо знал еще до войны, помнил его покатые мощеные улицы, сбегавшие с холмов к центру, к площади у слияния двух речек. «Щадить многострадальный город» — таков был замысел операции. Танковый клин играл в ней роль рассекающего меча, а в последующем — надежного заслона с запада.

Именно танковые армии резким поворотом от Богодухова на Валки должны будут отрезать всю харьковскую группировку противника, постепенно сжимаемую общевойсковыми армиями Степного фронта.

«Выдавить немцев из города, не допуская уличных боев!» — так образно выразился командующий фронтом, напомнив о руинах Воронежа.

Меч, заслон… Это все красиво и правильно по существу, Но как будет выглядеть реальная картина? Скорее всего они, танкисты, станут своеобразной наковальней, по которой будут бить яростно, безостановочно и со всех сторон. И можно лишь вообразить, каково им придется, оторванным от баз снабжения, лишенным поддержки артиллерии и пехоты…

Что ж, такова неумолимая логика: щадить город — значит принимать удары на себя.

В сумерках штабная колонна сделала привал. Дозаправлялись танки авангарда, выстроив у пологого холма стальной защитный забор; там же перекуривали автоматчики десанта, балагурили, выхлопывая о кусты насквозь пропыленные гимнастерки. В овраге, в зарослях ольхи, приткнулись броневики и мотоциклы связи, рядом на траве наскоро ужинали экипажи.

Саперы принялись было отрывать щель для импровизированного КП— убежища под танком, однако генерал не разрешил, отмахнулся: незачем, через полчаса — вперед.

В дегтярно-черных заводях реки тихо покачивались первые звезды, на ближнем плесе сквозь камыш пробивались блики — отраженные в воде всполохи пожара: на противоположном речном откосе догорала колхозная кошара. Оттуда, прямо по кустам, катил бронетранспортер, не останавливаясь и не замедляя движения, с ревом, с ходу форсировал речку.

Генерал узнал машину члена Военного совета, который час назад отправился в правофланговую бригаду, отражавшую контратаку. Бронетранспортер остановился неподалеку, и рослые автоматчики сдернули на землю пленного, поволокли без особых церемоний, подталкивая прикладами.

Адъютант Потанин бросился им навстречу, расставив руки-клешни: куда прёте? Переговорив о чем-то, отстранил солдат, взял пленного за шиворот, приподнял и, держа на весу, словно щенка, представил перед генералом.

— Вот докладывают: член Военного совета самолично вам прислал. Велел передать, что этот вшивый ариец, дескать, уникум. Рекомендует посмотреть и поговорить. — Солдаты сзади что-то подсказывали, Потанин обернулся, уточнил и сплюнул: — Одним словом, выродок, каких не видывал свет.

Генерал поставил на борт танка недопитую кружку с чаем, ладонью пригладил усы. Подал знак механику-водителю, чтобы на минуту включил фары.

Яркий свет выхватил тощую фигуру пленного, белое, искаженное страхом лицо: типичный бюргер-тотальник, недавно напяливший солдатский мундир. Такие встречались сотнями, если не тысячами. Ну, у этого, может быть, слишком уж неряшливый вид, да и запах идет странный какой-то смердящий — на расстоянии чувствуется. Будто смешали карболку с керосином.

— Факельщик он. Поджигатель, — опять сказал Потанин и выразительно подул на свой увесистый кулак, дескать, нечего церемониться.

Генерал ругнул про себя члена Военного совета: вечно он выдумывает разные эксперименты и сюрпризы! Надо вызывать переводчика, да и прав Потанин: некогда церемониться с этим смердящим солдатом рейха.

Однако пленный неожиданно заговорил:

— Я знаю русский язык, господин генераль. И готов отвечать на ваши вопросы.

Генерал поморщился: эка обрадовал! Что полезного может сообщить ему рядовой какой-то бандитской факельной команды? Номер противостоящей немецкой части или фамилию командира? Так это уже известно разведотделу из более компетентных источников.

— Поджигателей мы квалифицируем как диверсантов, — хмуро сказал генерал. — А диверсанты подлежат расстрелу на месте. Это согласно международной конвенции.

— Ошибаетесь, господин генераль! Я хорошо знаю Гаагскую конвенцию, как бывший гелертер — доцент кафедры международного права. В конвенции такого определения нет, по-русски это называется «подтасовка». Как ученый-правовед, я заявляю протест!

У Потанина от изумления отвисла челюсть, а механик-водитель высунулся по пояс из люка, с презрением крикнул:

— Сука ты, а не ученый!

Немец спокойно вынул грязный платок, вытер измазанное сажей лицо, и в движении руки, в жесте, впрямь проскользнуло нечто напыщенное, кафедрально-профессорское, оттопырил нижнюю губу:

— Прошу оградить меня от оскорблений, господин генераль!

«Ну и фрукт! А ведь член Военного совета в самом деде подкинул выдающуюся гниду. Жжет жилье, уничтожает последнее, что осталось у голодных, истерзанных войной людей, и еще рассуждает о международном праве! Есть ли больший предел человеческому лицемерию!»

В свете фар возбужденные глаза бывшего доцента-гелертера казались стеклянно-желтыми, змеиными. Нет, он вовсе не был похож на обреченную жертву, скорее, напоминал именно ядовитую змею, притиснутую охотничьей рогаткой, но готовую жалить даже в предсмертный миг.

Генералу всегда казалось, что война начисто нивелирует все человеческие призвания, профессии, оставляя на первом плане только одно — умение драться. Оказывается, нет… Оказывается, война незримыми, но очень прочными нитями связана со всем прошлым каждого человека, которое нередко в самые трудные военные минуты становится его дополнительным оружием, подспорьем и поддержкой, чаще всего — моральной, вот как у этого факельщика.

«А ведь он, этот гелертер, убежденный милитарист, — мелькнула неожиданная догадка. — Он жил войной и в мирное время, только под этим углом изучая свое так называемое международное право».

Один из солдат-автоматчиков принес из бронетранспортера и положил на траву, позади пленного, ранцевый огнемет — «вещественное доказательство». Сразу сильно ударил в нос уже знакомый керосино-больничный дух. Вот чем провонял факельщик, бегая по пустым улицам и поливая огнем соломенные крыши!