— Отец Алексий, — представила его Валентина Александровна.
Мы подошли к малозаметной двери в левой части Успенского собора. Бесшумно отворилась створка из дубовых брусьев, скрепленных в виде решетки. Дохнуло прохладой, сзади померк дневной свет.
Неподалеку от входа монах показал тесную келью с зарешеченным маленьким оконцем. Это было первое обиталище пустынников. Их мощи покоятся тут же в трех саркофагах, обитых медью. На бронзовых почерневших таблицах надписи на старославянском: «Иона Печерский», «Петр Печерский», «Марк»…
Дальше по подземному ходу идем со свечами. Песок под ногами скрадывает звук шагов. Воздух прохладный, свежестью своей напоминает морской в ненастную погоду. Отец Алексий тихим голосом поясняет, что температура плюс 5 °C здесь не меняется в течение года, влажность — чуть больше семидесяти процентов.
Трудно представить, что в этом пещерном некрополе покоятся тела более десяти тысяч человек, — ни малейших признаков тления. Понятно, что это происходит ввиду особого неизменного микроклимата пещеры, который способствует естественной мумификации трупов. Тем самым, скорее всего, и объясняется «святость» пещер. Впрочем, как говорят, это место «намоленное», и оно тоже вполне определенным образом воздействует на людей.
С интересом присматриваюсь к окружающему. Подземелье представляет собой довольно широкие, до полутора метров, длинные ходы со сводчатым, двухметровой высоты потолком. Проходят они в твердом, словно камень, материковом песчанике. Он белый, кое–где хорошо проглядываются рыжие разводья окиси железа. Попробовал поскоблить ногтем — на пальце остались крупицы прозрачного песка. Стало быть, грунт обрабатывается без проблем.
Ходы заканчиваются небольшими алтарями с иконостасом из разномастных образов. Тлеют фитильки лампад, у некоторых икон горят поминальные свечи. Тьма густеет в метре от алтаря.
В стенах подземелья различаю ниши, заложенные кирпичом с вцементированными в них небольшими плитами. Некоторые покрыты цветной глазурью, иные просто обожжены. Это керамиды, что служат надгробиями при отдельных захоронениях.
Старик–монах поясняет, что более древние погребения начинаются от пола, над ними могилы ближайших к нам веков. Всего в доступных частях пещеры находится 105 надгробных плит. Они интересны как памятники декоративно–прикладного искусства, а тексты на них — как правдивые свидетельства тех или иных исторических событий, битв.
Естественно, чести отдельного погребения удостаивались лишь именитые лица духовенства и светской знати. В неровном свете свечи я с трудом разбираю выполненные полууставом фамилии бояр Пушкиных, князей и княгинь Мусоргских, Голенищевых — Кутузовых, Кропоткиных…
Одна из камер открыта. В узкой нише видно потемневшее дерево гроба. От крышки отщеплен изрядный кусок доски. «Верующие поотдирали на память о святыне, — шепотом поясняет Валентина Александровна.
Монастырская братия и зажиточные миряне хоронились все в одном месте, скопом, в так называемых «братских» могилах. Их две — «Старая» имеет захоронения до 1700 года, «Новая» — по настоящее время. В них находится по нескольку тысяч останков людей. Всего же Псково — Печерскому монастырю свыше пятисот лет. Отец Алексий показал Новое братское кладбище. Вход в него закрывала большая икона Матери Божьей Скорбящей, темный лик которой тускло освещал огонек тяжелой бронзовой лампады на тонких цепях. Скрипнули ржавые петли, в темноте проглянули какие–то неясные очертания…
Это были гробы. Они стояли рядами, плотно, до самого потолка заполняя просторный тоннель, уходящий куда–то вдаль. Их были сотни. Некрашеные, с черными крестами на крышках, гробы громоздились друг на друге, словно дрова в поленице. Многие перекосились, завалились на одну из своих граней. Их никто не поправлял…
Потеряв даже собственные имена, это скопище останков представляла собой печальное кладбище пустых надежд на воскрешение в день Страшного Суда. Подобными захоронениями, по–видимому, соблазнялись и верующие Безродного — Лукьяныч много о том говаривал.
…Покидаю монастырь с явным чувством облегчения, точно ухожу от разукрашенной цветами могилы. Все выше из оврага ступеньки, и все ярче дневной свет, активнее жизнь. По шоссе снуют автомобили, подъезжают автобусы с экскурсантами, слышатся смех и гомон людей. Подземелье с гробами остается, словно гнетущее видение из тягостного сна.
В Ленинграде с утра дождь. Серые, отяжелевшие от влаги тучи низко нависли над городом, безостановочно и монотонно, словно из огромной лейки, сея на дома, мостовые, зонтики прохожих мелкие холодные струи. Даль прямых улиц, фасады величественных зданий теряются, тонут в мутной занавеси воды. Она хлещет из водостоков, ручьями бежит вдоль бордюра тротуаров. Дождь идет уже много часов.
Иногда я прислушиваюсь к шуму потока в каком–то желобе под крышей: похоже, он нисколько не ослабевает. Может быть, из–за ненастья, здесь, под сводами бывшего Казанского собора, как–то по–особому уютно. Высокие, под потолок, шкафы с книгами в старинных переплетах, с золотым тиснением старославянских, латинских названий на корешках, тесно обступили комнату. Теплый свет лампы льется на желтоватые страницы с бесчисленными «ятями» в словах. На оглавлениях книг, которые я листаю, даты: «1832 годъ», «1847», «1887» — и оттого совсем незаметно течет время.
Сюда, в книгохранилище Музея истории религии и атеизма, мы с заведующей сектором кандидатом исторических наук Любовью Исааковной Емелях долго поднимались по крутой винтовой лестнице. А перед этим была встреча, в ходе которой выяснилась, что заочно Любовь Исааковна со мной вроде как знакома: готовила ответ на наш запрос о безродненском монастыре и его подземельях. Вот, кстати, это письмо. Достаточно было беглого взгляда на его страницы, чтобы выяснилась и другое — единодушие в вопросе о целях создания подземелий.
«…По нашим предположениям, создание этих пещер могло быть предпринято в подражание таким монастырям, как Псково — Печерская и Киево — Печерская лавры….Естественно предположить, что эти пещеры создавались с целью захоронений, с целью приобретения соответствующего престижа и известности в кругах верующих….Аппетиты заштатного монастыря расценены властями как дерзость, непозволительная для него….Ни в каких литературных, статистических и географических источниках сведений о естественных или искусственных катакомбах под Царицыном нет» — значилось в тексте письма.
Словом, нам было о чем поговорить. Но вот список литературы в конце письма серьезно расстроил: такими книгами наша областная библиотека не располагала. А взглянуть на них мне показалось очень важным. Словно было у меня какое–то предчувствие. Так я оказался в книгохранилище музея. Не без волнения раскрываю толстую, в старинном переплете, книгу с тончайшими графическими рисунками — «Описание Киево — Печерской лавры с присовокуплением… также планов лавры и обеих пещер» 1826 года издания. Осторожно перелистываю пожелтевшие страницы, рассматриваю гравюры — и вдруг… Дрогнуло сердце. План Ближних пещер мне определенно знаком!
Кладу рядом схему безродненских подземелий — сомнений нет: у меня если не точная, то достаточно очевидная копия киевских пещер! Та же прихотливая затейливость лабиринта, замкнутость контуров, келейки… Отдельные элементы катакомб тысячелетней давности в точности повторялись в заволжском варианте. Можно подумать, что их создатели обладали планом киевских пещер или же были хорошо знакомы с расположением ходов.
Теперь я понимаю, почему странное переплетение галерей безродненского монастыря вызывало ощущение какой–то нелогичности, заданности, невольно наталкивало на поиск или определенных закономерностей в такой конфигурации, или… или исторических аналогий.
И аналогия нашлась! Стало окончательно ясно, что в далеком селе на Ахтубе замышлялось подобие Киево — Печерской лавры, а богомольный странник Андрей Лукьянович, скорее всего, был знаком или какое–то время жил в знаменитом монастыре. Откуда бы тогда его знания о конфигурации Ближних пещер?
