Не только крепостью своих стен славен был монастырь. Здесь тщательнее монастырской казны берегли чудотворную икону Успения Божией Матери. За сотни верст устремлялись сюда богомольцы, чтобы увидеть ее, просить Божью Матерь о помощи и заступничестве.
Афанасий Лаврентьевич повернулся к сопровождавшему его драгунскому капитану Захарову.
– Подустал? Ничего, через полчаса уже будешь отдыхать в монастыре.
Капитан представил себе прохладу кельи, удобную скамью, а главное, большой жбан с монастырским квасом, столь радующий путника в жаркий день… Раз возникнув в воображении Захарова, жбан с квасом никак не хотел исчезать. С трудом отбросив несбыточную на ближайшие полчаса мечту о кваске со льдом, капитан инстинктивно пришпорил лошадь. Афанасий Лаврентьевич, видя, что его спутник ускорил движение, ничего не сказал, а только заставил своего жеребца сменить шаг на рысь.
То, что капитан Захаров изнывал от жары, не удивляло: солнце пекло, а он поверх полотняной рубахи вынужден был надеть шерстяной мундир, в котором и в конце сентября не холодно. Еще тяжелее приходилось Афанасию Лаврентьевичу. Ордин-Нащокин обязан был одеться, как подобает воеводе. Потому поверх рубахи, изукрашенной шитьем, надел легкую шелковую одежду, длиною до колен. То, впрочем, не беда. Но потом следовало надеть кафтан из дорогой парчи. И, наконец, поверх всего этого надевалась ферязь из шелка, подбитого мехом и обшитого золотым галуном. Попробуйте-ка летом пойти, к примеру, на пляж в мехах – и станет понятно, что испытывал Афанасий Лаврентьевич. А отправиться в путь без ферязи воевода не мог – приходилось выбирать между удобством и репутацией. Словом, тогдашняя мода могла создать сложности куда побольше нынешних!
Что примечательно, если тридцатилетний капитан с трудом терпел жару, то немолодой уже думный дворянин ни словом, ни взглядом, ни осанкой не выдавал своего самочувствия. Глядя на неутомимого воеводу, Захаров дивился: невысок, в плечах неширок, порой, целыми днями сидит и что-то пишет, вместо того чтобы нагуливать силу. Тогда откуда же в нем подобная неутомимость?!
Ни воевода, ни его офицер не обратили внимания на заставу, выставленную в десяти минутах ходьбы от Печор. Капитан Захаров, правда, мимолетно подумал, что в прошлый приезд никакой заставы он здесь не видел. Но какое это имело значение?
– Стой! – заорал внезапно стрелецкий десятник Василий Зеленов.
Голос у Василия был столь зычным, словно и не стрелец вовсе, а сам Соловей-разбойник предлагал путникам остановиться. «Это что же такое делается?!» – изумленно подумал капитан Захаров и даже пожалел, что не вся его сотня, а лишь несколько драгун находятся при нем.
Думный дворянин Ордин-Нащокин не утратил спокойствия. Нисколько не повышая голоса и оттого еще более строго, он поинтересовался:
– Почто разорался, холоп?!
– Я не холоп, а десятник стрелецкий.
Афанасий Лаврентьевич двинулся на коне к нему навстречу.
– А ну стой! Дальше никого пускать не велено! – крикнул Зеленов.
– На колени, холоп! Забыл с кем говоришь?! Я – думный дворянин, воевода Царевичев-Дмитриев града и всей Ливонии!
– А мне все равно, что воевода, что царевич! – заявил Зеленов и сам испугался своей дерзости. – Не велел князь Иван Андреевич Хованский никого пускать, так и не пропущу!
– Это почему же?!
– Велел псковский воевода всех задерживать, кто из чумного края едет, а одежду их сжигать. Так что снимайте с себя все, догола раздевайтесь! И не так жарко будет, – захохотал стрелецкий десятник. – А в монастырь не пропущу, туда народ издалека едет, не должно туда чуму заносить.
– Холоп, у нас в Царевичев-Дмитриев граде чумы нет.
– А мне то неведомо. И не холоп я, а стрелец!
– Я сказал, чумы не было. Тебе, холоп, слова думного дворянина мало?!
– А хоть бы и думного дьяка! Повелел князь Иван Андреевич никого не пускать, и не пущу! А ну снимай ферязь, портки и все остальное, жечь будем! Митька, готовь костер! Князь Иван Андреевич повелел: никого не пускать, всех раздевать, так тому и быть!
Не стерпел дерзости от какого-то стрельца воевода Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Нахмурив брови, слез с коня, пошел навстречу Василию Зеленову, выхватывая из ножен шпагу. Богатырю Зеленову только этого было и надо! Силач даже не стал хватать свою огромную алебарду, а решил справиться с противником одной саблей.
Щуплый, невысокий Ордин-Нащокин, наступая на стрельца, поинтересовался:
– Сознаешь, на кого оружие поднял, холоп?!
Зеленов, ухмыляясь, ответил:
– Я распоряжения князя Иван Андреевича сам выполнять буду и другим советую. Не чета князь некоторым худородным, у него много тысяч войска! А шпажонку брось, а то могу и здоровье попортить.
Капитан Захаров хорошо муштровал своих солдат. Только он дал знак драгунам, как те мгновенно вскинули заряженные мушкеты. Но и стрельцы уже положили пищали на древки воткнутых в землю бердышей. А целиться им, имея упор, было легче. По две пищали они наставили на каждого драгуна.
С нескрываемой неприязнью смотрели стрельцы на попавшегося им воеводишку. Ох, как не любили они таких худородных выскочек! Отец этого Ордина-Нащокина свое место знал, бумаги в казенной избе писал, а командовать не лез. А раз отец его не командовал, дед ничем не руководил, то кто он такой, чтобы воеводством распоряжаться да стрельцам указывать! То ли дело – князь Иван Андрееевич Хованский! Род от самого князя Гедимина ведет, отец его сибирским воеводой был, дед – опричником Ивана Грозного; а во время Ливонской войны – воеводой в том самом Кукейносе, что ныне Царевичев-Дмитриевым называется, и где теперь выскочка сидит? Любили стрельцы Ивана Андреевича Хованского. Все знали: князь с боярами чванлив, с дворянами спесив, с купцами грозен, для бунтовщиков – страшен, а по отношению к стрельцам – заботлив. И именно в них, в стрельцах, а не в каких-то там полках иноземного строя, видит князь опору государству. Что с того, что не умеют они чеканить шаг, как в полках солдатских, а вместо учебы ратной, когда войны нет, торговлей да ремеслами занимаются?! Палить из пищали – дело нехитрое: долго учиться не надо. А ремесла на пользу государству идут. Князь Иван Андреевич то понимает и не спешит менять стрельцов на всяких там рейтар да драгун, которые не из любви к Родине, а за деньги воюют. И то жалованье, что причитается стрельцам, князь Хованский платит вовремя: достаточно богат Иван Андреевич, не надобно ему красть. А коли какой-то воеводишка противится воле княжеской, пусть пеняет на себя!
Глядя в прямом смысле этого слова сверху вниз на воеводу Ордина-Нащокина, Василий Зеленов не мог понять, на что надеется этот спесивец. Стрелец поудобнее вскинул саблю для богатырского удара, защитить от которого не может никакая шпажонка, и вдруг замер в растерянности. Рубить было нечего. Афанасий Лаврентьевич отступил на шаг, стал к своему противнику боком, выставил вперед правую ногу и вытянул руку со шпагой. Подойти к нему, не наткнувшись на шпагу, стало невозможно, а рубить по ней – бессмысленно.
– Что же ты не нападаешь, холоп?! – издевательски поинтересовался Афанасий Лаврентьевич.
Капитан Захаров был изумлен: какой-то бунтовщик-стрелец посмел напасть на воеводу!
– Песий сын! – сказал офицер, доставая палаш. К нему тут же бросились два драгуна с алебардами. Казалось, сейчас и закончится жизненный путь русского дворянина из-под Рязани, очень уж трудно было защитить себя капитану.
Тем временем Василий Зеленов в растерянности смотрел на Ордина-Нащокина, не понимая, что делать. Откуда было знать бывшему разбойнику, что читавший иностранные книги воевода владел приемами фехтования, известными очень немногим в Европе и описанными лишь в книгах итальянской фехтовальной школы, изданных на латыни?!
Столкновение драгунского капитана с двумя стрельцами закончилось быстро и весьма неожиданно для нападавших. Недаром, пока стрельцы торговали да ремеслами занимались, каждый день упражнялся в воинском ремесле капитан Захаров. И конь был ему под стать, знал что делать – боевой жеребец, а не мирная лошадь землепашца или купца! Когда направил его мордой на стрельца с бердышом офицер, жеребец, видя перед собой оружие, изо всех сил укусил врага в руку. От болевого шока стрелец потерял сознание и свалился на землю. Тем временем капитан Захаров направил на второго стрельца пистолет и велел:
