– А кто платит?

– Коли ты упадешь в беспамятстве, платить придется мне, коли я – уж потряси мошной.

Сильвестр сделал вывод: нетрезвый стрелецкий десятник, который, конечно же, не сможет выдержать нового состязания, решил напиться за его счет. Но, не желая прослыть скупым, ответил:

– Будь по-твоему!

Чуть пошатываясь, стрелец двинулся к кабатчику. Велел:

– Наливай!

И еле слышно добавил:

– Как условлено.

– Помню, – прошептал кабатчик.

Еще днем стрелецкий десятник рассказал ему, что пообещал своим товарищам-стрельцам всех перепить, и просит помощи. Отчего бы и не помочь, коли платил посетитель кабатчику за простую воду, как за настоящую водку. И виночерпий не жалел для стрельца колодезной воды.

– Погоди! – сказал Сильвестр. – Вон у тебя закуски сколько, я у целовальника[56] хоть огурчиков соленых куплю. Иначе не по-честному будет.

– Твоя правда, – без всякого спора согласился десятник. – Иди, я подожду.

После первой чарки, как водится, не закусывали. После второй Сильвестр потянулся за огурцом, а стрелецкий десятник не стал чарку даже ветчиной заедать.

«Что за человек?! – удивился Сильвестр. – Хлебное вино, словно воду, пьет! И ведь до меня уже много выпил, чтобы Ржевского перепить, двух-трех шкаликов не хватит».

Выпили еще по одной чарке.

– Ну и здоров же ты пить! – не выдержав, произнес вслух захмелевший Сильвестр.

Василий тем временем потребовал от кабатчика, чтобы тот наливал еще.

– Да побойся Бога, – не выдержал Сильвестр, – мне завтра вставать ни свет ни заря!

– А чего так?

– Да господин мой, воевода Афанасий Лаврентьевич, завтра с утра едет в Печерскую лавру.

– То дело важное. Негоже тогда тебе больше пить, – озабоченно сказал стрелец. – Да и я, пожалуй, больше не буду, выпито немало, на покой пора. Ладно! Я тебе пить предложил, значит, мне платить.

С этими словами десятник подошел к кабатчику и отсчитал необходимую сумму. И вновь удивился Сильвестр: как ловко считает стрелец, словно и не пил ничего. Слуга воеводы подумал: «Хороший человек. И щедрый, получается. Я ведь пил за его счет. И почему это он мне поначалу так не понравился?»

Стрелец Зеленов нетрезвой походкой вышел из кабака. На улице, видя, что рядом никого нет, тут же преобразился, перестал изображать пьяного и быстро пошел к небольшому домику, что был снят им на неделю у местного мастерового.

В доме стрелец обнаружил лишь вдову Авдотью. Та спросила:

– Василий, ужинать будешь? Я щи сварила и пирог с капустой испекла.

– Где княжий гонец Федор? – вместо ответа спросил довольный собой стрелец. – Надо ему срочно седлать коня, есть у меня для князя важная весть. Здешний воеводишка завтра в Печерский монастырь едет.

– Забыл, который час?! – насмешливо спросила Авдотья. – Никого из города в такое время не выпустят, ворота заперты.

– В самом деле. Завтра с рассветом помчится. Но где он?

– Ускакал Федор еще днем, – иронично пояснила Авдотья. – Отправила я его с вестью, что воевода в монастырь едет. Вскоре после обеда и отправила, пока ты ходил, неведомо где.

– Да как ты об этом узнала?!

– У прачки воеводской, что в реке одежду стирала. Прачки друг с другом всегда договорятся. И получилось, что надо было мне самой решать: отсылать Федора или нет. Ты ведь ходил неведомо где. Вот я и подумала, – озорно произнесла Авдотья, – жена я тебе али нет?!

Шутка заключалась в том, что князь Иван Андреевич Хованский велел Авдотье в Царевичев-Дмитриев граде выдавать себя за женку стрельца Василия Зеленова, чтобы лишних вопросов никто не задавал.

Когда князь приказал Авдотье отправиться с Зеленовым в Царевичев-Дмитриев град со шпионским заданием, то твердо пообещал женщине:

– Узнаешь о планах воеводы, щедро награжу!

Да только она и даром бы пошла княжеское поручение выполнять. Князь-воевода, кстати, и так был щедр, колечко с бирюзой впридачу к сережкам подарил, деньги медные не раз давал. Говорил: «Пригодятся!» Странные у них сложились отношения. Сбылись Машенькины слова – после первой ночи любви князь через неделю вдруг позвал ее к себе во второй раз. Подивился тому Ивашка, но пошел конвоировать вдову к князю-воеводе. Авдотья решила цену набить, делала вид, что не хочет идти, упиралась. Ивашка угрожал, обещал силу применить. И будто бы нехотя, не по своей воле, отправилась прачка Авдотья к князю-полюбовнику. Впрочем, как в хоромы вошла, так не выдержала, даже на стол накрытый не взглянула, сама торопливо раздеваться стала. Поразился тогда князь-воевода Иван Андреевич ее поведению, но понравилось ему и это, и то, как сладко стонала Авдотья в его объятиях. Приятно было князю, что честная, милая женщина так к нему прикипела, что сама о блуде мечтает. Понравилась ему Авдотья. И случилось небывалое: стал холоп Ивашка вдову к князю ее ненаглядному каждую неделю водить.

Иван Андреевич Хованский рядом с ней оттаял как-то: бережно стал обращаться, как уже говорилось, колечко подарил, насчет дочери Маши больше скабрезных шуток не отпускал. Да и саму Машу больше к себе в хоромы не требовал. А Ивашка стал к Авдотье уважение проявлять, когда увидел, что господин других женщин в терем вести не требует, только с прачкой милуется. Авдотья же просто расцвела. И раньше была она очень хороша, а как на деньги князя приоделась да от любви похорошела, так просто стала выделяться среди горожанок своею писаной красотой. А коли какие-то бабы ее княжеской подстилкой называли или неприличным словом, так то ведь ясно – от зависти.

Когда она рассказала Ивану Андреевичу, что тяжела от него, то не бросил, а велел Ивашке хорошую бабку-лекарку найти, чтобы та помогла плод вытравить. И за услуги лекарки щедро заплатил. Окончательно поняла Авдотья, что не чужой она в доме князя человек, когда немолодая жена Ивана Андреевича под утро подкараулила ее в сенях в доме воеводском и отмутузила хорошенько. Авдотья тогда даже сопротивляться не смела, молила Бога лишь о том, чтобы княгиня до смерти ее не забила. Спас княжеский холоп Ивашка, который вовремя вышел на шум и заслонил собой от княгини. А вдова кузнеца поняла: не стала бы княгиня руки о нее марать, если бы одной из многих Авдотья была для Ивана Андрееевича. Видно, и впрямь относился к ней не так, как к другим своим полюбовницам. Почувствовала это и дворня: уже не смеялись над Авдотьей, кланяться даже начали. А сама она… Умом женщина понимала, что жесток князь, себялюбив. А душа рвалась к нему, ненаглядному! Машенька даже испугалась, видя любовь матери к князю великую. И когда Иван Андреевич предложил Авдотье поехать вместе со стрельцом Зеленовым, чтобы узнать, что делает недруг княжеский, влюбленная женщина не колебалась. Хотел князь кроме Зеленова, Авдотьи и гонца Федора еще и верного Ивашку в Царевичев-Дмитриев град отправить, да вовремя вспомнил: хорошо знаком этот его верный слуга воеводе Ордину-Нащокину. Тогда, кстати, Хованский и решил отправить с Зеленовым Авдотью под видом стрелецкой женки…

Об этой своей роли и напомнила Авдотья стрелецкому десятнику Зеленову, когда пришел он из кабака в Царевичев-Дмитриев граде.

А Васька Зеленов ее шутку за кокетство принял. Взял руками за груди крепкие, сказал:

– Женка, значит?! Ну, иди ко мне, хорошая моя!

– Ты чего?! – опешила женщина, когда стрелец крепко поцеловал ее в губы и обнажил грудь.

– Смущаешься? Забыла, как у князя Ивана Андреевича, я тебя совсем голой видел, женка?! А ну, слушайся меня! А не то будет как в «Домострое» писано: «Люби жену, как душу, тряси ее, как грушу!».

Битой быть Авдотье совсем не хотелось. В душе она смирилась с тем, что сейчас произойдет. Подумала: «От меня не убудет». Хотя появилась и другая мысль: «Ох, пошла ты по рукам, Авдотья!»

А стрелец крепко держал ее, властно, по-хозяйски мял округлости ее тела, тискал… Только никакого желания ласки его у Авдотьи не вызывали. Поняла она, что уж очень не хочется ей быть близкой с Васькой Зеленовым после ненаглядного князя своего. И она вдруг, поражаясь собственной смелости, потребовала: