Про себя посол думал: «Гонору много, а силы у панов мало. Войска, чтобы обороняться одновременно от нашей рати, казаков Хмельницкого и шведов им никогда в жизни не набрать. Денег заплатить московскому царю тоже нет. А отдаст король Литву, панство в гневе переметнется на сторону Карла X, стоит ему только пообещать сохранить Вильно, Киев, Смоленск в составе Речи Посполитой. Получается, куда ни кинь, всюду клин! Ишь смотрит-то на меня как! Ничего, помучайся маленько, скоро я тебя таким пряником медовым угощу, что враз полегчает!»

Пока Ян Казимир Красинский с гневом смотрел на посланца московского царя, маршал Христоф Завиша, учтивый и столь элегантный, словно провел ночь не в походном шатре, а в опочивальне дворца, с улыбкой произнес:

– Предлагаю пану князю обдумать такое предложение: царь Алексей, дай Господь ему здоровья, возвращает все незаконно завоеванное и платит военные издержки, которые понесла Речь Посполитая из-за его нападения.

Князь Одоевский подумал: «Однако голь на выдумки хитра!» Лучезарно улыбнулся в ответ:

– Что великому государю Бог даровал, того он никому не уступит.

Столь же учтиво, но все же с упреком Христоф Завиша посетовал:

– Московский царь не имел никакого права нарушать вечный мир с Речью Посполитой, от неправедной войны учинились полякам обиды нестерпимые, но… они готовы все простить. Конечно, если царь, как уже сказал польский дипломат, вернет завоеванное и выплатит компенсацию.

Тут князю Одоевскому захотелось предложить: «Не пора ли отбросить церемонии и перейти к делу?» И Одоевский, и Завиша прекрасно понимали: поляк говорит то, что обязан сказать по своего рода дипломатическому протоколу. Всем все понятно, но зачем же повторяться?

Никита Одоевский поднялся и, ни слова не говоря, вышел вон из шатра – пусть ляхи видят, что он сюда приехал не шутки шутить, не пустой болтовней заниматься и выслушивать подобное более не намерен.

Послы встретились в шатре только через два дня, причем лишь благодаря посредничеству представителя австрийского императора – Аллегретти де Аллегретто.

Князь Одоевский вновь стал «воспитывать» кичливых поляков, но те стояли на своем и выдвигали в ответ совершенно нереалистичные требования. Причем делали это с уверенностью в своей правоте. Воевода полоцкий Ян Красинский однажды даже вспылил:

– Известно ли вам, что министры короля французского предлагали нам посредничество в заключении мира с королем Швеции?

Никита Одоевский в ответ лишь усмехнулся:

– То мне ведомо. Знаю и о том, что французский король Людовик советует так решить дело, чтобы по смерти бездетного Яна Казимира трон отдали шведскому королю Карлу X. Хотите для себя такого короля?

Воевода без воеводства (его, повторим, контролировали русские войска) сразу сник:

– Тому статься нельзя, чтобы по смерти Его королевского величества Яна Казимира быть в Польше шведскому королю: нам надобен король, который ходил бы в нашей польской ферязи, а не в немецких флюндрах, эти флюндры нам и так придокучили!

…На третьей встрече комиссары повторили прежние условия, и Одоевский, обматерив про себя их упрямство, собрался вновь выйти вон, правда, уже не столь театрально, как в первый раз.

Тут вмешался посредник из Австрии Аллегретти де Аллегретто. Теплолюбивого дипломата ужасала мысль: а вдруг переговоры затянутся еще месяца на три?! Выпадет первый снег, а ему придется спать в шатре, в чистом поле? Понукаемый заботой о своем здоровье, посланец единственной европейской империи нравоучительно заметил:

– Надобно говорить о том, как мир учинить.

Посол Одоевский остановился на полпути к выходу из шатра, ожидая, что еще скажет посредник. Увы, Аллегретти де Аллегретто не сказал ничего, приятного для него:

– Полякам, войной разоренным, царскому величеству уступить нечего, города княжества Литовского и так почти все за русским царем. Если же от царя уступки не будет, мир не состоится и посредничать мне нечего.

«Домой, домой, в уютную империю, где переговоры ведут не в чистом поле, а во дворцах!» – подумал про себя иезуит Аллегретти де Аллегретто. Вслух добавил:

– Лучше ли царю будет, если польский король вместо мира с царским величеством помирится с королем Швеции?

Стоя, князь Одоевский ничем не выдал своих эмоций и величественно возразил:

– Царскому величеству не страшно, коли Ян Казимир помирится со шведским королем: у царского величества войска много, есть с кем и против двух государств стоять.

Фраза получилась гордая, но глубоко ошибочная – посол попал в подстроенную иезуитом ловушку, признав за истину весьма спорный тезис, что быстрый мир между Польшей и Швецией возможен. Но русский дипломат закономерно обратил на это внимание. Впервые он пребывал в ярости не наигранной, а настоящей. Странный парадокс: раньше Никита Иванович, уходя с переговоров, имитировал гнев, теперь же подлинное возмущение должен был скрывать.

«Ах ты, змея иезуитская! – думал он о посреднике. – Вспомни, как приезжал к великому государю, как уговаривал его объявить войну Швеции, как доказывал, что на стороне Москвы будет его империя, а благодарная за спасение Польша станет уступчивой… Теперь же ясно, не посредник ты, а союзник Яна Казимира! Обвел царя-батюшку вокруг пальца!»

Да, российская дипломатия не привыкла к тому, что посол может лгать столь бесстыдно. А Аллегретти де Аллегретто прекрасно помнил о девизе ордена иезуитов: «Цель оправдывает средства». И последовательно отстаивал интересы католической церкви и австрийского императора.

Разозленный, Одоевский возвратился на место, где сидел, и объявил:

– Пусть поляки признают за Москвой земли княжества Литовского[21], а денег царь требовать не будет.

Мол, с нищих не берем. Слова Никиты Ивановича на партнеров по переговорам должного впечатления не произвели.

– То не уступка, миру не будет, – возразил Аллегретти де Аллегретто, откровенно надавив на российского дипломата.

Тот, однако, остался непоколебим, демонстрируя, что эта уступка – последняя.

Прошло еще два дня. Не только представитель императора Священной Римской империи[22] Аллегретти, но и польский маршал Завиша начал потихоньку тяготиться походной жизнью в шатре. Один князь Одоевский был жизнерадостен и невозмутим – он-то всегда мог съездить отдохнуть в Вильно и поспать в тамошнем дворце.

Наступил исторический день – 28 августа. Переговоры начались с обычных, ничего не значащих слов. Никита Иванович Одоевский сказал:

– Государь отступается от тех литовских городов, которых еще не взял.

– Это не уступка, отдайте Литву! – возразил польский маршал Христоф Завиша.

И тогда посол Одоевский произнес дерзновенные слова, ради которых и был на самом деле послан на переговоры:

– Государь ваш в совершенных летах, а наследников у него нет. Так пусть Речь Посполитая сейчас изберет нашего царя своим государем, с тем чтобы начал он царствовать после смерти Яна Казимира. И пусть уже ныне пишется он в титуле королем Польским. А великий государь вольностей ваших нарушать не будет.

Если поляки просто раскрыли рот от удивления, то венский дипломат-иезуит испытал настоящий ужас. Аллегретти де Аллегретто полагал, что никто из собравшихся на переговоры, кроме него, не ведал, что австрийский император уже решил, кому быть польским королем после смерти Яна Казимира – конечно же, сыну самого австрийского императора! И вот посредник вдруг осознал, что может перехитрить сам себя и спутать карты своему властителю.

А воеводе Красинскому очень хотелось вернуть себе Полоцкое воеводство. Он сказал:

– Предложение сделать вашего царя наследником польского короля поддерживаю. Увы, решить без королевской инструкции ничего не могу. А Польше без Литвы быть нельзя, пусть его величество покажет свою любовь к Польше и уступит Речи Посполитой Белую и Малую Русь.

Глядя, куда идет дело, Аллегретти де Аллегретто нервно произнес: