— Мало ли чего молоденькая девушка ни наговорит, — сказала пожилая дама. — Наболтает сорок бочек, а потом сама всю жизнь жалеет.

У Исайи Андреевича затрепетало в груди.

— Так вы… вы, — сказал он, — жалели об этом.

— М-м-м! — протянула старушка и повела очками куда-то в сторону.

У Исайи Андреевича коленки скрипнули и подогнулись.

— Ах! — сказал Исайя Андреевич.

Старушка посмотрела на него с улыбкой.

— Ну, прощайте, Исайя Андреевич! — сказала старушка, приостанавливаясь возле дома Исайи Андреевича. — Дальше не провожайте меня. Дальше я уж сама дойду.

— Вы — снова к сестре? — спросил Исайя Андреевич.

— К сестре, — сказала Марья Ильинична, — проведать, как она там.

— Вы что, каждый день к ней ходите? — полюбопытствовал Исайя Андреевич.

— Каждый день, — сказала старушка, — а раз в неделю у меня сходимся. Прощайте, прощайте, Исайя Андреевич. Заходите как-нибудь в гости. Адрес возьмите.

— У меня он вот здесь записан, — с улыбкой сказал Исайя Андреевич, прощупывая записную книжку, которую он перед выходом не забыл переложить в карман пальто. — Прощайте! — сказал он. — До свидания вам! — сказал он; когда старушка уже отошла, он с нежностью прошептал: — Машенька!

Исайя Андреевич постоял немного на своем углу, потоптался.

— А ведь помнит мой дом, — удовлетворенно сказал Исайя Андреевич. — Все помнит, только вид делает. Ох, кокетка! — сказал он, но сказал это ласково и любовно.

— Первый завтрак легкий — второй будет плотный, — с удовольствием сказал Исайя Андреевич.

Он подошел к раковине и наполнил водой леечку. Поливая кактусы, мурлыкал про себя песенку юности «Белой акации грозди душистыя».

— Белой акации грозди душистыя, — пел Исайя Андреевич, — вновь аромата полны.

Отчетливо пел букву «о» в слове «аромата», как тогда ее пел, подражая Шула-Шулаковскому, знаменитому в то время певцу. Правда, и тогда не пел Исайя Андреевич, а только мечтал, как бы он ее спел, если бы у него был для этого подходящий баритон; а теперь вспомнил, и опять — на букву «о», — мечты пробудились.

С утра слегка прошел дождичек, но теперь совершенно прояснилось: можно выходить. Исайя Андреевич оделся в новое пальто и опять к зеркалу подошел: что-то последнее время приятно стало к зеркалу подходить. Исайя Андреевич исподлобья улыбнулся своему отражению, а тот Исайя Андреевич — исподлобья ему.

«Что, есть еще прическа? Не густо, конечно, однако же есть. Не черные, правда, но и не белые, а все еще серенькие. Не такой уж и пожилой, — сам себе подумал Исайя Андреевич. — Не так чтобы молод… Солиден, словом. Есть еще порох в пороховнице! Еще и жениться не поздно».

Блаженно улыбнулся Исайя Андреевич, а сверху ему — исподлобья, но блаженно.

«А что? Машенька, говорит ведь, жалеет. Может быть, вдова? Или брак был неудачен?.. А может быть, даже и не выходила замуж вовсе, — сладко холодея, подумал Исайя Андреевич, — пора этим поинтересоваться решительно».

— Ах ты, парень-хват! — пожурил сам себя Исайя Андреевич. — Как был в юности волокита, так и остался — ничто тебя не берет.

И они с зеркалом улыбнулись друг другу конфузливо, а все-таки — горделиво.

Исайя Андреевич в зеленой велюровой шляпе, в пальто спустился по лестнице и вышел на улицу. Соотносительно плану пересек площадь наискосок и пошел по Загородному, но не так, как позавчера, а к Звенигородской, смело вперед. Но теперь и Марья Ильинична незаметно вошла в его план. Вернее, теперь и план применялся к Марье Ильиничне. Во всяком случае, Исайя Андреевич, обратившись мысленно к плану, тотчас перевел его на Марью Ильиничну: что было бы, если бы Марья Ильинична сегодня снова встретилась. Но такая встреча, разумеется, была невероятна: не может же одна случайность повториться три утра подряд. И это чистый подарок судьбы, что Марья Ильинична вчерашним утром встретилась Исайе Андреевичу на Разъезжей улице: путь ее по Разъезжей пролегать был не должен, ввиду того что ее адрес проживания приходился на первую половину Загородного проспекта, а сестра, которую она навещала, имеет местожительство по Ломоносовской улице. «Нет, конечно, совершенно невозможно встретить сегодня Марью Ильиничну», — уговаривал себя Исайя Андреевич, не прекращая соответствовать плану, сердцем сладко замирал не то в предчувствии, не то не в силах бороться с надеждой: вдруг да и сегодня произведется волшебный подарок судьбы. Поэтому Исайя Андреевич, продвигаясь вперед, бегал глазами вдоль Загородного проспекта: не покажется ли все-таки впереди знакомая и желаемая фигура Марьи Ильиничны — и невольно, в противоречие плану, Исайя Андреевич все ускорял и ускорял небольшие английские шажки.

У пивного ларька выстроилась очередь. Выстроилась, зигзагом изогнулась, и все равно — через весь тротуар. Исайя Андреевич потоптался вдоль очереди, отыскивая пространства. Все пространства никак не находилось: утренние кровельщики, грузчики и просто алкоголики опохмелья ужались тесно, как будто боялись, как бы кто-нибудь без очереди не влез, или знобило их — неясно; разговаривали между собой по-современному, гадко, одно слово обыкновенное, а два неприличных, и уж хоть бы ругались, так нет же, разговаривают мирно и даже как будто дружелюбно. Не понимал Исайя Андреевич такого направления — хотел миновать, но миновать нельзя было — приходилось дожидаться. Только было образовался проход между двумя вот так хамски беседующими молодцами, только нацелился Исайя Андреевич в этот проход прошмыгнуть, как тут же и остановился, чтобы дать дорогу, потому что — ирония и волшебный подарок судьбы! — увидел в просвете желанную фигуру Марьи Ильиничны.

Исайя Андреевич повел рукой на себя:

— Марья Ильинична, вот сюда!

Дама застряла, не могла пробраться между двух молодых алкоголиков, замешкалась. Исайя Андреевич кинулся туда:

— Пропустите же! Пропустите, пожалуйста, женщину.

Пьяница отступил немного:

— Проходи, бабка.

И еще похлопал по старческой спинке.

Исайя Андреевич захлебнулся от гнева, закашлялся, затрясся, не знал, что сказать на непредвиденную дерзость: сталкивался с такими подробностями и раньше Исайя Андреевич, но раньше из-за тишины характера их не замечал, вернее, не придавал значения. Сейчас закашлялся. Исайя Андреевич подпрыгнул на месте, стукнул молодого наглеца по вздувшейся лапе:

— Как вы смеете, пьяница негодный!

Опухший парень тупо вытаращился на Исайю Андреевича:

— Ты что, папаша, озверел?

— Как вы смеете мне тыкать! Вы хам! — кричал Исайя Андреевич. — Хам, а я пенсионер!

— Пойдемте, пойдемте, — тянула Исайю Андреевича дама, — не обращайте никакого внимания на хулиганов.

Исайя Андреевич с тяжелой одышкой подчинился Марье Ильиничне. Он только еще раз обернулся и гневно крикнул — не крикнул, а прошелестел:

— Вы лишились всех прав состояния!

— Ну, будет, — успокаивала Марья Ильинична, — не стоит так волноваться, не стоит горячиться: в вашем возрасте сердце нужно беречь.

— Современная молодежь! — с горечью сказал Исайя Андреевич.

— Да, это конечно, в этом вы правы, — поддержала Марья Ильинична. — Молодежь теперь не та: нет теперь рыцарства. В наше, помните, время… совсем другое дело было. Другое отношение к старикам. А уж к женщине, к даме… И ларьков этих скверных не было — кто их только придумал? — и пьяный на улице в те времена уж такая редкость: мальчишки за таким бегали толпой, дразнились. Вы помните? Да и вообще жизнь была, — сказала старушка. — Музыка играла, много военных — разве сравнишь? Да.

— Теперь не тот народ, — сказал Исайя Андреевич, — коренных-то ленинградцев ведь и не осталось почти: понаехали разные из Пскова.

— Слава богу, — сказала старушка, — не нам с ними жить. Как посмотрю, так, знаете ли, радуюсь, что у меня ни детей, ни внуков нет.

Исайя Андреевич живенько намотал это себе на ус.

— Что ж не обзавелись, простите за любопытство? — спросил Исайя Андреевич.