Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Унитаз — опора нации… Но довольно, довольно!

Что может быть грязнее грязного пасквиля? Разве только еще более грязный… Ну, хватит, я сказал! Сейчас пойдет совсем другое.

Вот и джазмены пришли!..
Сейчас будет джем!!!
САМОЕ КОРОТКОЕ ИНТЕРВЬЮ

— Скажите, пожалуйста, где вы черпали силу для создания такого монументального произведения?

— В сперме.

МИР ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКА

Грэхэм Грин, получив гранки «Рамана», произнес историческую фразу: «Лапенков — это Черчилль в литературе».

Натали Саррот сказала перед смертью журналистам: «Передайте мосье Лапенкову, что я умираю с его именем на устах».

Джеймс Олдридж в знак протеста против издания «Рамана» в Англии уморил себя голодом.

Микеланджело Антониони закончил фильм «Три новеллы о Лапенкове».

Киностудия «ДЕФА» в сотрудничестве с известным японским режиссером Акирой Куросавой ставит многосерийный телевизионный фильм по мотивам «Рамана» Лапенкова. В главных ролях актеры Гойко Митич и Тосиро Мифуне.

Профсоюз печатников в Италии прервал трехдневную забастовку для издания «Рамана» на итальянском языке.

Военный режим в Греции внес «Раман» Лапенкова в список запрещенных книг.

Из космического центра в Хьюстоне прибыла поздравительная телеграмма в честь дня рождения писателя.

Массовый падеж скота в Иордании.

(Из газет)

По вертикали: американская фирма, выпустившая 14 миллионов значков с изображением Лапенкова.

По горизонтали: приток Нила — 5 букв.

И что, по-вашему, будет дальше?..

ЛЕГЕНДА О ЛАПЕНКОВЕ

Совсем недавно мы получили три новые книги с воспоминаниями о Лапенкове. Две из них написаны его бывшими женами, а третья — его закадычным приятелем, скрывшимся под инициалом Б. Этот Б. пишет в своей книге «Я знал Лапенкова» (на чёр. р. ц. 31 р.): «Он был простым и ровным в общении, никогда не зазнавался, не кичился своим превосходством. Иногда можно было подумать, что перед тобой не Лапенков, а кто-нибудь другой. Парадокс заключался в том, что это был все-таки Лапенков. В моей библиотеке его книги с дарственными надписями хранились как святыни. Но я не критик и не буду разбирать достоинства этих книг, которые хорошо всем известны. Я попытаюсь рассказать честно и без прикрас, каким я его видел в жизни. Владимир Борисович часто бывал в нашей семье. Мы говорили об искусстве, о политике, о спорте — не было предмета, который бы его не интересовал, о котором бы он не знал больше всех. Мои дети очень любили сидеть у него на коленях и нередко дрались за то, кому сесть первым. Обычно Лапенков приходил к нам к вечернему чаю. Мы пили, болтали, он был весел, непринужден, я не знаю лучшего собеседника. Время от времени Владимир вдруг замолкал, лицо его становилось задумчивым, потом он схватывал блокнот, а если его не было, писал прямо на салфетках и фантиках от конфет. Зная это, я заранее покупал горы конфет и бумажных салфеток. Но несмотря на мою предусмотрительность, запасов иногда не хватало, тогда он писал на скатерти, на обоях, на белье. Комбинация моей жены висит там, где теперь квартира-музей Лапенкова.

Дни, когда я дружил с писателем, были лучшими днями в моей жизни».

Вторая жена В. Б. Лапенкова, — прожившая с ним целых полтора года, в соавторстве с журналистом Катушкиным — выпустила книгу «Лапенков в моей жизни» (на чёр. р. ц. до 50 р.). Она пишет:

«Вовчик был настоящим мужчиной, лучшего я не знала. Мы любили друг друга до самозабвения в течение полутора лет, и мне лестно, что именно это время послужило ему материалом для создания знаменитого цикла готических рассказов. По ночам, лежа в постели, он читал мне свои последние вещи. Чтение нередко затягивалось до утра, и он не выспавшимся уходил на работу. Он трогательно заботился обо мне, постоянно спрашивал, не хватает ли мне чего-нибудь. Зная его восприимчивость, я всегда отвечала, что хватает. Как и у всякого великого человека, у него были мелкие слабости и недостатки. Например, он любил подолгу просиживать в туалете, говоря, что занимается в тишине сочинением, но когда я позднее входила туда, сочинениями там и не пахло…»

В последние годы книжный рынок наводнили дешевые издания вроде «С Лапенковым 80 дней», «Три раза с Лапенковым» и «Глядя из диспансера». Выгодно от них отличается серьезный труд седьмой жены писателя Каменотесовой-Лапенковой «Тегга Лапенковия», труд, который отнял уже больше 30 лет (ц. на чёр. р. от 100 до 150 р.) Книга стала бестселлером № 1 и, несмотря на то что она была выпущена тиражом в 300 000 экземпляров, моментально исчезла с прилавков магазинов. Позволим себе небольшую выдержку из этой книги.

«Всякий раз, когда я бываю в музее-квартире Лапенкова, — пишет автор, — я с грустью смотрю на вещи, принадлежавшие нам и ставшие теперь народным достоянием. Выцветшие от времени простыни навевают воспоминания о невозвратных счастливых днях, о горестях, о борьбе. Сейчас молодежь, живущая в прекрасных условиях либерализированного строя, не способна по-настоящему оценить годы, когда человек с гордостью носил имя диссидента. Фильмы и книги, повествующие об этих временах, приобретают все более романтический облик, и не так уж много стариков помнят реальные условия жизни тех лет.

Несмотря на то что обстановка квартиры соответствует исторической правде, здесь все-таки присутствует определенный глянец. Наша жизнь встает перед моими глазами, словно это было только вчера. Я вижу своего мужа, сидящего на неубранной постели, с толстой книгой на коленях, а на ней лист белой бумаги с первыми строчками „Рамана“. Он всегда писал в таком положении, стола у нас не было. На кровати сидели приходившие друзья, на кровати мы устраивали немудреные трапезы. Изъеденный жучком шкаф, в котором содержались наши пожитки, портрет Боба Дилана на стене, старенький магнитофон — вот и все наше достояние. На стене же висит сетка с любимыми книгами, подальше от кровати, чтобы в них не забрались клопы, — и все же с кровати до нее можно дотянуться рукой. Вместо тусклой лампочки на заново побеленном потолке — лампа дневного света. Служитель музея оправдывает это непрекращающимся паломничеством иностранных туристов. Как сейчас вижу своего мужа в затертых вельветовых брюках, грязной майке и драных носках. Собираясь в гости, он надевал единственный костюм, который бережно хранился в шкафу до тех пор, пока его не сожрала моль. Из окна открывается прелестный вид на парк и старинную церковь, а раньше здесь был проходной двор, в грязи которого утопали машины. По-прежнему уборная отделена от нашей комнаты тонкой деревянной перегородкой (хоть и свежевыкрашенной). Соседи проходили туда через нашу комнату, к чему мы быстро привыкли, тем более, что по ним можно было проверять часы. Два слова о соседях. Спокон веку, еще до рождения Лапенкова, здесь жил милиционер с любовницей, бывший уголовник и старик старьевщик, собиравший по квартире мусор и сдававший его в утиль. Мой муж рассказывал, что начала этому он не упомнит: милиционер неустанно жил с одной и той же любовницей, уголовник считал себя бывшим, а старик варил купленную на вырученные деньги тухлую капусту и запивал ее политурой. Соседи также родились в этой квартире, здесь они выросли, состарились и умирали в запертых комнатах. По неделям гнили их трупы, но, привыкшие к вони, мы не скоро это замечали. Не хочу сгущать краски и говорить, что мы жили в крайней нищете. Не совсем, иногда, когда у нас заводились деньжата, мы покупали у мальчиков, ловивших рыбу в Обводном канале, так называемую кобзду, приглашали друзей и закатывали пир…»

91
{"b":"551975","o":1}