Осип брал Алексея за рукав и подталкивал к порогу: уходили вдвоем.

Еще на той неделе Егора кололи два раза в сутки, а на этой — пять раз. Он изучил руки сестер. У одной, у рыжей, с подведенными блудливыми глазами, укол был самый болезненный. Колола она его как-то лихо, безжалостно, равнодушно. Не успевал Егор спустить брюки и кальсоны, как в его тощую ягодицу с ходу втыкалась острая игла. Сестра произносила одно и то же:

— Скрипишь?

А молоденькая, маленького роста сестра Зоя колола просто по-божески. Долго растирала мягкими теплыми руками кожу, смягчала ее влажной ватой, прилаживала, клоня набок, иглу и медленно погружала ее в тело. В такие мгновенья Егор благодарно думал: «Талант!»

Ночью его давило, корчило в сухих спазмах удушье. И только мозг — великий дар жизни — сопротивлялся. Егор как-то чувствовал тоску по работе, побывал в райсобесе, где на его месте сидела пожилая внимательная женщина — Мария Федоровна Королькова. Его особенно беспокоило одно темное, путаное дело некоего Лыбезина, приехавшего совсем недавно на место жительства в Глебов из Починка. Лыбезин просил пенсию, собрал справки, все подтверждалось, стаж получался как раз по форме, но что-то Марию Федоровну удерживало: то ли юркие, нагловатые, масленые глаза просителя, то ли дефект в бумажках, и она указала Егору именно на это дело, как опытному человеку, съевшему зубы на таких вопросах.

— Сдается мне, Егор Максимович, что он мутит, — сказала она, с надеждой глядя в зоркие суженные зрачки этого непримиримого ко злу человека.

Егор, испытывая прилив сил, углубился в бумаги. Он просидел над ними четыре дня, связался с тремя пунктами по телефону. В одном месте, в Зяблове, в райцентре этой же области, запнулись, подтвердили скороговоркой, что был такой, работал и что именно в указанное время. Егор нюхом почуял, что это ложь, и выехал туда.

Вернулся на другой день совсем разбитый, с запалыми глазами, но оживленный, сказал Корольковой:

— Липа. В Зяблове этот Лыбезин никогда не работал. Надо передать на него материалы в суд. Там еще Никитин есть, он ему устроил.

Лыбезин утром явился к Егору в дом.

В прихожей они стояли друг перед другом — высокий, с опущенными плечами и заостренным лицом Егор и круглый, крепко сложенный человек с голым румяным черепом, — он с лютой, вражеской, дикой ненавистью шептал (потерял голос, перекушенный злобой) Егору в непреклонные глаза:

— Правду ищешь! Сдохнешь, почернел весь, смерть ходячая. Запомни: Лыбезин не простит, на том свете достану, мертвого в куски изрублю! У-у, отродье! Топтал бы, погоди, отплачу, гад!

Егор, чувствуя наплыв тошноты, Пересилил ее, сломал того взглядом и, бледный, произнес так, что Лыбезин отскочил к двери:

— Я не мертвого, я живого найду. Хоть на Сахалине. Хоть под землей. Уходите отсюда! Уходите!

А дома одинаковые, похожие один на другой, разматывались дни. Варвара по-прежнему после работы считала рубли и трешки, прятала их от Егора; стала поздно возвращаться и засыпала сразу, как только ложилась.

Егор прозрачно догадывался, что отлучки жены из дома куда-то в верхнюю часть городка связаны с любовными делами. В сердце не рождалась ревность, как в былые годы, а когда-то он чуть не убил кирпичиной своего соперника!

В следующую субботу, после базара, Варвара принесла долгожданную телеграмму от Людмилы: «Едем устраивать свадьбу».

Об этом-то как раз Егор почему-то никогда и не думал. Смотри — уже свадьба!

Варвара сказала ему:

— Приберись как следует. Сходи в баню, в парикмахерскую. Культура едет!

— Да, да, — забеспокоился и разволновался Егор, а сам все никак не мог осмыслить, что значит «устраивать свадьбу». Он все еще считал дочь девчонкой.

Гости явились в дом, как набег татар, во второй половине дня в воскресенье. Они были хорошо одеты и молоды. Все они — их было восемь человек вместе с Людмилой — галантно здоровались и с ним, и с Варварой.

Одетая в тесное зеленое платье, Варвара услужливо кивала парням и девушкам, в особенности высокому, хорошо упитанному молодому человеку в куртке на «молниях», — ему и улыбалась в придачу.

Едкий запах цветочного одеколона, распространенный Варварой, с этих минут потонул в каких-то нездешних, тонких и дорогих запахах, которые привезли молодые.

— Знакомься, папа, это Лера, — сказала своим мягким голосом Людмила, подводя к Егору упитанного парня в куртке. — Знаешь, у него очень звучная фамилия: Гвоздев. Мастер спорта, футболист. Вот, мой муж теперь, — она немного смутилась.

— Сражается как бог, — сказал парень в вельветовой паре и с золотым зубом. — Устилает пути голами.

— Здравствуйте, Валерий, — сказал Егор, пытаясь по возможности крепко сжать его руку, чтобы не показать своей слабости. И, улыбаясь его завидному здоровью, симпатичной внешности, прибавил уже как отец, внимательно присматриваясь: — Вон вы какой!

«А вы не такой, как я думал», — сказал взгляд Гвоздева.

— Из каких мест родом сам?

— Его места, папа, юго-запад Москвы, — сказала Людмила, небрежно, невнимательно, скользяще улыбаясь и мужу и отцу.

— А батька-то живой?

— Живой, что ему, — сказал Гвоздев. — Мой батька хитрый: следит за собой дай-то боже. Сто лет проживет.

— Вы очень даже хорошая пара, — сказала Варвара, не по-родственному, интимно улыбаясь Гвоздеву и Людмиле с той грубой развязностью молодящейся и малоразвитой женщины, считающей, что и она не лыком шита. — Очень даже симпатичная.

Приехавшие сразу стали ходить по дому, топать ногами, передвигать стулья, курить. Они потребовали горячей воды, чистые полотенца.

Варвара металась по дому — ей нравилось принимать гостей. Егор, тоже испытывая бодрое и деятельное состояние духа, с нетерпением ждал случая, когда Людмила кончит умывание и с ней можно будет неторопливо поговорить. Он ходил из угла в угол в кухне и внимательно прислушивался к быстрым, отрывистым голосам молодых людей в коридоре, около умывальника.

К нему подошел Лера в одной тенниске, и Егора снова поразило его здоровье. Он с хорошей завистью смотрел на эту чужую жизнь, на его крепкое молодое тело.

Лера закурил.

— Ты что, спортсмен? — спросил Егор уже без вежливого «вы».

— Тружусь. Дали мастера.

— Кончил школу?

— Восемь классов. Мне надоела эта зубренция.

— А спорт не надоел?

— Смешной вопрос. Я же пока король. А потом — это же развеселая жизнь! Я побывал почти во всех странах.

— Ездить, конечно, интересно, — согласился Егор.

Лера посмотрел на него с какой-то странной улыбкой:

— Спорт — основа жизни. Вам тоже вообще-то надо заниматься спортом. Не помешает.

— Не всегда удается, — сказал Егор.

Расхаживая, трогая вещи, Лера поделился своими мыслями о Глебове:

— Городишко дрянь. Плохие дома, кучи мусора, пива нет. Россия еще не устроена как следует.

Из-за открытых дверей тоненькая черноволосая и очень хорошенькая гостья сказала:

— На улице много лозунгов. Странно: лозунги и жизнь несовместимы.

«Спокойно, — сказал себе Егор, — эти восемь не свалились с облака, они среди тысяч своих же сверстников, которые думают иначе. Их надо понять».

Лера сказал вдруг иным, думающим и сердитым голосом:

— Кривляться, однако, просто. Это мы мастера.

— Надо много пожить, — сказал Егор, — чтобы совместить.

Лера пожал одним плечом, развел руками и вышел из кухни. А из другой комнаты явилась Людмила, яркая, ослепительная. На ее узких покатых плечах лежали прекрасные распущенные каштановые волосы. Словно выточенные, длинные, гибкие ноги были оголены выше колен. Егор протер глаза: не снится ли это?!

Людмила подошла близко к нему, оглянула с ног до головы и сказала укоризненно:

— Ты постарел, папа. Надо чаще бриться и заниматься зарядкой. Лера верно говорит. Знаешь, это очень помогает.

— Садись, Людочка, хочу поговорить с тобой.

— Потом, потом, папа!..

И тут же, забыв о нем, веселая и равнодушная, она исчезла в доме.