— Что он говорит? — спросила пани Барбара.

— Ему не нравится солнце, — объяснил Хенрик. — У него смешное произношение, но понять можно.

Немец открыл глаза и снова закрыл их.

— Ужасный сон! — сказал он, покачнулся, но, поддерживаемый Хенриком, не упал. — Это сон, опять сон.

— Открой глаза, — приказал Мелецкий. — Ты нас видишь?

— Сон, — упирался немец.

— Мы поляки.

Парикмахер заморгал, внимательно посмотрел на них и сразу отрезвел. Поправил бабочку, одернул полы смокинга.

— Извините меня за мой вид, — сказал он. — Здравствуйте.

Этот город называется Грауштадт, а моя фамилия Шаффер, я парикмахер, у меня мужской и дамский салоны.

— Курт Шаффер, — дополнил Хенрик. — Временно невоеннообязанный. Острая форма ревматизма и хронический катар желудка.

— Да, да, — подтвердил Шаффер, — это абсолютная правда, хотя мой конкурент Абендрехт утверждал, что я подкупил врача. Должен признаться, что с некоторых пор я действительно чувствую себя лучше. Даже, можно сказать, отлично.

Они ввели его в холл.

— Вы очень любезны, — сказал немец, — именно здесь я находился охотнее всего. — Он поскользнулся, но Анна его поддержала. — Данке шён. Я хотел постелить ковры, у меня уже давно было такое намерение, но не успел, очень трудно что-нибудь успеть, когда у тебя много свободного времени! Разрешите присесть?

Он добрался до лестницы и тяжело опустился на ступеньку. Пришел Чесек, потом Смулка, группа была почти вся в сборе. Немец показал на ракетку, которую держала седая:

— Я узнаю, это от Хаммерштейна. У него всегда был хороший товар, но он страшная сволочь. Писал доносы, будто парикмахер Курт Шаффер не верит в победу, а на самом деле он хотел забрать мой садик.

— Давно ты здесь? — спросил Мелецкий.

— Пожалуй, давно. Очень давно.

— Что ты здесь делал?

— Ничего особенного. Открывал двери. Открыл почти все. И пил.

— Ты для чего остался? — допытывался Мелецкий. — Почему не убежал?

— Я должен вспомнить. Сейчас, может быть, я запил. Нет. Я подумал, что там у меня ничего нет, а здесь у меня мужской и дамский салоны. С красивыми зеркалами. Они не хотели брать мои зеркала.

— Вы мне сделаете перманент, — сказала пожилая.

— Да, да, к вашим услугам, и надо покрасить волосы, вы преждевременно поседели, у вас прекрасная кожа, и сразу видно, что вы еще совсем молодая.

Хенрик:

— Курт, вы дамский угодник и пустой человек.

— Майн готт!

— Разве нет? А что значит этот смокинг?

— Видите ли, когда я открыл в «Тиволи» подвальчик, я решил устроить там дипломатический прием. Вечерний костюм обязателен. «Герр Шаффер, — сказал я себе, — запомни раз и навсегда, что ты на балу, это непрерывный бал, никогда в жизни ты не был на таком балу, будь доволен, что тебя туда пустили, и ты должен одеться как человек». Иногда я расстегивал пуговицу на воротничке, но сразу слышал голос: «Шаффер, имей в виду, метрдотель смотрит, вылетишь отсюда моментально».

Вияс спросил Мелецкого:

— Что он болтает?

— Чепуху.

— В расход?

— Посмотрим. — Мелецкий обратился к немцу: — Господин Шаффер, я здесь новый бургомистр. Все движимое и недвижимое имущество города Грауштадта находится в моем распоряжении.

— Разрешите вас приветствовать, господин бургомистр. — Немец встал и поклонился. — У вас будет неплохой кусок хлеба. — Полез в карман. — Ключи от подвала «Тиволи». Я вручаю их вам. При свидетелях.

— Оставьте их у себя, Шаффер. И приготовьте ужин на высшем уровне.

— Слушаюсь, пан бургомистр. У меня к вам маленькая просьба: не найдется ли у вас свободной минуты, чтобы разобрать дело Хаммерштейн против Шаффера? Речь идет о садике. Ваше мнение для суда будет решающим.

— Я все улажу с Хаммерштейном, но не на голодный желудок. Пани Зося, — обратился он к рыжей, — помогите этому фрицу.

— Какое вино пьет пан бургомистр в это время дня? — спросил немец.

— Шампанское.

— Слушаюсь, пан бургомистр. Но хочу предупредить, что у нас на складе нет льда.

— Пошел к черту! Пани Зося, заберите этого проклятого парикмахера и заставьте работать, а то мы помрем с голоду.

Хенрик предложил:

— Прежде всего попробуем обеспечить сохранность материальных ценностей. Все, что осталось в магазинах и на складах, надо перевезти в одно место. Пересчитать, составить опись.

— Перевезти сюда? — повторил Мелецкий. — Это мысль. Занимайте номера и сразу же за работу.

Пани Барбара крикнула:

— Девушки, купаться! К ужину каждая должна пахнуть, как фиалка! Правильно, пан бургомистр?

— Как вам угодно, — ответил Мелецкий.

Дирекция «Тиволи» не хотела пугать суеверных постояльцев, и после двенадцатого номера, который заняла Анна, находился номер, на дверях которого была цифра «четырнадцать». «А я здесь», — решил Хенрик. Чесек поместился рядом, Хенрик слышал, как он с шумом двигал стулья, бросал ботинком в стену, громко распевал. «Гуляй, душа, чего стесняться, дожили, куриная морда». Хенрик поднял жалюзи и открыл окно. «Свет и воздух, я и не надеялся, что такое еще когда-нибудь будет». Потом повернул ключ в замке.

Он, отгороженный от остальных, в светлой спокойной комнате. Сел на кровать, та тихо мяукнула, удобная, чистая, почти как у Штайнхагенов. «Почти как кровать моего детства. Лягу и засну. После всего, что было, надо отоспаться». Он действительно совсем не думал о том, что было; все, что было, прошло, кошмар уже позади, но мозг продолжал выбрасывать прежние мысли, надо отоспаться, когда-нибудь это кончится, но кошмар возвращался в виде прежних рефлексов, и тогда уютная комната казалась ему фантастическим видением. За одной стеной раздавался радостный вой Чесека, за другой — слабый шум горного потока. Вода наполняла ванну, Анна будет купаться. Он встал с кровати, чтобы включить свет. Света не было.

Умоюсь. Приличная гостиница, честь и хвала дирекции, все на месте. Рядом с раковиной висели два полотенца и лежало небольшое розовое мыло. Хенрик разделся до пояса, провел рукой по заросшей щеке. Курт побреет, надеюсь, он не перережет мне горло. Умыться, побриться и броситься в кровать. После всего, что было, надо отоспаться. Анна тоже хотела отоспаться, она лежала на кровати Штайнхагена, вдавив голову в подушку, закрыв глаза, от ресниц на щеки падала тень. Вид у нее был кроткий, как у девушек из АЗС или из «Лехии», идущих куда-то с портфелями под мышкой. Чесек перестал петь, туалет окончен, хлопнула дверь, он вышел. Не слышно шума горного потока, она закрыла кран, ванна наполнена. Всплеск, опустила ногу в холодную воду, всколыхнула воду, легла в ванну.

Вдруг в дверь резко постучали.

— Минуту! — крикнул он.

Стук повторился. Там, за дверью, вспыхнула паника, тревога, слышалось чье-то частое дыхание, внизу урчали моторы, тревога, бежим. Он заправил рубашку в брюки, схватил со стола пиджак. Нащупал в кармане пистолет. Стук повторился с еще большей настойчивостью.

— Откройте, пожалуйста!..

«Она. Ко мне. — Он взял себя в руки. — Спокойно. Я не Смулка». Не торопясь повернул ключ в замке. Она стояла в красном купальном халате, озябшая, злая, лицо мокрое, капли воды скатывались по шее. «Вид непривлекательный», — подумал он, но сказал:

— Пожалуйста.

— Зайдите ко мне, — приказала Анна и повернулась. «Что-то случилось», — понял он. Она повела его в ванную.

— Посмотрите.

Ванна была почти полная. На полу образовалась большая лужа. Он ничего не понял.

— Что случилось? — спросил он.

— Мыло, — сказала она, показывая на ванну.

— Что мыло?

— Плавает. Почему оно плавает?

Из коридора высунулась голова блондинки.

— Пани Анна? — спросила она игриво. — У вас гость?

— Мыло плавает, — объяснил Хенрик. — Пани Анне кажется, что это неестественно. Это просто такой сорт мыла. Бывают такие легкие сорта.

Анна взяла обмылок и с вниманием стала его рассматривать.

— Я не помню, чтобы до войны мыло плавало. Блондинка засмеялась: