— Стой! — донесся до них хриплый шепот.

Человек поднимался. Встал на четвереньки. Все остановились. Потом поднялся и, хромая, пошел в темноту.

Человек, прошедший войну, даже сегодня мысленно возвращается к ней. Именно этот жизненный материал, уже отлежавшийся «на полках» памяти, подарил литературе прекрасные книги.

Сейчас вы прочли сравнительно небольшую повесть польского писателя Романа Братного «Тают снега».

Польская литература о войне весьма обширна. К ней обращались писатели всех, без исключения, поколений, стремясь отобразить национальную трагедию, начавшуюся в сентябре 1939 года. Короткая война в сентябре — это геройское сопротивление гарнизона Вестерплятте, трагическая атака кавалерии под Краковом, горящие леса над Саном, разрушенная Варшава. А затем шесть лет фашистской оккупации и борьбы. Об этой борьбе прекрасно написал Роман Братны в своей трилогии «Колумбы, год рождения 20-й», посвященной молодым участникам Варшавского восстания. «Колумбы» — это биография самого автора.

Роман Братны родился в Варшаве в 1921 году. Вполне естественно, что, как многие, он взял в руки оружие, став офицером подпольной армии.

Потом была трагедия Варшавского восстания, концентрационный лагерь и освобождение. В 1944 году в подпольной типографии выходит первая книга Романа Братного «Презрение», сборник стихов. Дальше судьба Братного складывалась так же, как судьбы сотен тысяч других его соотечественников, тех, кто сердцем принял народную Польшу, разделив с ней нелегкие дни послевоенного становления.

Кстати, этой проблеме посвящен роман Братного «Судьбы», вызвавший много споров.

В одной из своих статей Роман Братны написал: «Меня преследует современность».

Тема «человек и война» современна всегда. Особенно современна она для писателя, прошедшего со своей страной все испытания и горести.

Война в Польше не закончилась в мае сорок пятого. Страну, раздираемую противоречиями, ожидали новые испытания. Не все «Колумбы», как Роман Братны, нашли свое место в новом послевоенном мире. Они разделились. Часть их стала на позиции ярого шовинизма и антисоветизма. И вновь потекла кровь в польских городах и селах.

«Тают снега» — повесть ностальгическая. Ностальгия героев мучительна и болезненна. Она постоянно возвращает их в осень сорок пятого, когда по Восточной Польше шли курени УПА.

Бандеровцы, изгнанные с Украины, уходили на Запад, стараясь пробиться к союзническим зонам Германии. Но были и другие отряды, образовавшие на территории Восточной Польши и Западной Украины националистическое подполье, подчинявшееся идеологу украинского национализма Степану Бандере.

Осыпался хлеб в полях, зараставших сорняком, потому что некому было убирать его. Дни, наполненные тревогой, и ночи, полные страха, — из этого складывалась жизнь тысяч мирных крестьян, поляков и украинцев.

Об этом просто и точно рассказывает Роман Братны. В этой простоте изложения выражен подлинный трагизм. Естественно, что нравственное кредо автора является и нравственным кредо его героя. Поручник Колтубай, прошедший большую войну, вынужден вновь взяться за оружие. Его рота борется с бандеровцами. На примере этой роты, на примере одного села, внимательно вглядываясь в судьбы Хелены и Алексы, мы понимаем, как отвратительна Колтубаю война. Но тем не менее он выполнил свой солдатский долг.

Война бывает разной. В той, которую ведет Колтубай, он на время становится «Кровавым Васылем», командиром куреня безопасности отряда УПА.

Задание выполнено, провиднык бандеровский уничтожен. Кажется, все! Но это страшное время снова настигает Колтубая.

Он отравлен войной, ностальгия по ней постоянно живет в нем.

И именно ностальгия толкает его на бессмысленный на первый взгляд поступок в горах.

Роман Братны написал не просто повесть с выстрелами, внедрением в банду и риском. Он показал глубокий процесс возрождения людей.

Мне думается, что «Тают снега» — одна из ярких антивоенных повестей, пронизанная подлинной скорбью и необыкновенной любовью к людям.

Он вышел из трамвая и остановился. Вагон, грохоча, прополз мимо, точки освещенных окон удалялись все дальше и дальше. Они мерцали, как иллюминаторы корабля, погружающегося в морскую мглу.

Мужчина поднял воротник пальто. Было начало ноября, и мгла кружила вокруг уличных фонарей, создавая дрожащий лучистый ореол, ослабляющий резкость света.

«Ничего нельзя узнать. Ага, заасфальтировали. Раньше все Брудно было вымощено булыжником».

Прямая, гладкая, уходящая вдаль лента асфальта делала старый брудновский тракт шире. Мужчина не двигался с места, вслушиваясь в тишину пригорода. Он снова осмотрелся по сторонам, удивляясь этой улице, этому району Варшавы, а больше всего тому, что он снова здесь. На секунду ему показалось, что в нем живет совершенно незнакомый субъект, вызвавший в нем полное отвращение, даже раздражение. Он впервые остро ощутил бег времени. Его невозвратимость. Это ощущение заглушал обычно так сильно натянутый в нем нерв жизни. Мир лишался красок, его формы теряли отчетливость, куда-то далеко уходили забытые картины, запахи, яркость света и глубокие тени, затихали звуки, биение сердца, желания и свершения. «Только равнодушие неизменно», — подумал он.

«Равнодушие? Черта с два! Я шел по следу, как гончая, 28 лет. Кто бы этому поверил? Любил ковыряться в машине. Но так и не окончил автодорожный институт. Занимал разные должности в учреждениях, каждые два года на новом месте».

На другой стороне улицы появился мужчина в форме железнодорожника. Шаги ритмичным эхом отдавались в пустоте. Он проводил прохожего взглядом. У того была походка человека, уставшего после длинной смены, занятого мыслями об ужине и постели.

Посмотрел на часы. Было 22.30. Незнакомец ничем ему не угрожал. Надо было действовать. То, что однажды началось, должно закончиться.

Он свернул в переулок, шел уверенно, хотя детали — то, что можно назвать косметикой города, района, — и здесь изменились. Он сворачивал еще несколько раз, пока не очутился в каком-то тупике. Приземистые деревянные домишки, разделенные большими зданиями и кирпичным домиком поменьше, все еще стояли. Неуничтожаемость прошлого, прошедшее, живущее в настоящем.

Как будто бы он ухватил оборванную нить времени, связывая ее, придавая смысл тому, что делает. Некоторое время он не мог прочитать номер на деревянном доме, уличные фонари здесь тоже были старые, как все, что он носил в себе все эти 28 лет и что донес до этого порога — 1 ноября 1971 года.

Он уже согнул палец, чтобы постучать, но рука остановилась на полпути. Внутри дома все задвигалось и запело. Зазвонили колокольчики, заиграли музыкальные шкатулки, молоточки ударили в куранты. По окутанной туманом улочке понеслись звуки полонеза, мазурки, куявяка, вальса, кадрили, менуэта.

Мужчина запрокинул голову, видимо прислушиваясь. Туман сгущался, опускался вниз, почти до крыши деревянного дома. Эта ночь становилась такой же нереальной, как и та.

Он продолжал стоять и слушать. Разнообразие быстрых и медленных мелодий затихало, играла только одна музыкальная шкатулка — куранты из «Страшного двора» Монюшко.

«Ты не изменил пристрастий, Часовщик. Ты сумел использовать их, сделать своей профессией», — подумал он и постучал.

Дверь, которая открылась сразу же, без всяких колебаний и опасений, вела в единственную, но зато большую комнату, занимавшую всю площадь дома. За ней — кухня. Когда-то, лет сто тому назад, через эту кухню был ход во двор, где находилась уборная, курятник и, наверно, хлев. Может, кто-нибудь посадил там дерево и обязательно сеял петрушку и морковь, сушил целебные травы. Но те времена мало интересовали прищельца. Он только понял, что так должно было быть. Такой вид был у этого дома и района, пока большие дома не подмяли дворики.