— Надеюсь, вы не расстроились, — услышал он голос Анны.

— Нет, из-за чего? — ответил он, но не был уверен, что искренне.

Подошел Смулка.

— Сейчас буду говорить с шефом, — сказал он.

— Осторожно, ты много выпил, — предостерег Хенрик.

— Он тоже. Я сказал ему, что хочу с ним говорить. «Ладно, — сказал он, — жду тебя».

— Смотри не проговорись, что я что-то знаю, — напомнил Хенрик.

Анна спросила:

— Вы о чем? Смулка ответил:

— Ни о чем. — Он много выпил, это чувствовалось. — Хенрик не хочет, чтобы мы разбогатели. Он говорит, что бедных ждет царство небесное. Как тебя зовут? — обратился он к Анне.

Та не ответила. Смулка пошатнулся.

— Меня зовут Збышек. А ты Ханка, я знаю. Я с утра на тебя смотрю. Ты здесь, Ханка, самая красивая. Остальные лахудры, ты самая шикарная.

— Они не лахудры.

— Лахудры. И ты тоже.

— Вы пьяны.

— Нет. Могу взять какую захочу. Ну так я выбираю тебя. Шеф сказал, что тебе все равно и что ты согласишься.

Анна покраснела. Сначала краска залила ей шею, потом щеки и лоб. Хенрик отвернулся. Рудловский и брюнетка сидят в кресле. Вияс целует рыжую. Рыжая принимает поцелуи, как будто они не имеют к ней никакого отношения. Блондинка дремлет в кресле.

— Я уже говорила, что меня это не интересует, — услышал он дрожащий голос Анны. — Я сказала об этом утром, как только мы приехали.

Продолжая наблюдать за Виясом и рыжей, Хенрик спросил Анну:

— Когда вы говорили о цветах?

— Мы ни о каких цветах не говорили.

Хенрик посмотрел на Анну. На лбу у нее проступили капельки пота.

— Я не заставляю вас говорить правду, — заметил он, пожимая плечами.

— Ну тогда все в порядке, — сказал Смулка. — Если тебя это не интересует, значит, тебе все равно, и я тебе поклонюсь.

— Нет, — запротестовала Анна.

— Ну какого еще?..

— Мне не все равно.

Минуту у Смулки было такое выражение лица, как будто он получил пощечину. Потом он повернулся на каблуках и вышел из зала. «Я его потерял», — понял Хенрик. И выбежал вслед за Смулкой.

— Збышек! — крикнул он.

— Меня ждет шеф. Чего бросаешься? Я скажу ему то, что надо. Он не вывезет отсюда ни одной клизмы!

Хенрика охватило волнение.

— Послушай, — сказал он. — Что касается Анны…

— Я знаю, она на меня обиделась. Курва, а обижается! Я скажу шефу.

— Где он?

— Ждет у себя в номере.

Смулка вынул из светильника свечу и, пошатываясь, стал подниматься. Хенрик вернулся в ресторан. Анны не было. Свечи в светильниках догорали. Рудловский сидел в кресле с Янкой и рассказывал ей о своих приключениях в масонской ложе. «Проблема психической гигиены», — услышал Хенрик. Шаффер поставил поднос перед Виясом. Рыжая выпила молча. Хонората проснулась и стала звать шефа. Куда делся Юзек? Вдруг Хенрик услышал знакомый кашель. Анна была где-то здесь. Он нашел ее сидящей за пианино. Голова лежала на клавиатуре. Анна почувствовала его присутствие и открыла глаза.

— Вы огорчены? — спросила она с иронией.

— Нет.

— Неправда. Огорчены.

— Если вы на этом настаиваете.

— Лгали мне тогда, да?

— Нет. — Он удивился, что так легко соврал.

— Действительно не выдумывали?

— Нет.

— Подожду его здесь. Я поступила как свинья.

— Почему?

— Я позволяла ему обманываться. А это самое большое свинство, какое человек может сделать человеку.

«Я знаю большее, — подумал Хенрик. — И она тоже. Хотя, может быть, и это правда. Может быть, все начинается с одного — с неверности».

— Допустим, — ответил он. — И все-таки вы не должны отдаваться сразу. Только для того, чтобы быть верной.

— О! — воскликнула она. И рассмеялась сухо, искусственно. — Жертвовать телом, — попробовала она засмеяться снова, и это вышло у нее так же искусственно, как и перед этим.

Они замолчали. Блондинка продолжала дремать. «У Смулки с шефом будет длинный разговор. Я мог бы смыться и попробовать включить телефон. Позвоню уполномоченному и все ему расскажу».

— Холодно, — пожаловалась Анна и опять закашлялась. — Простудилась в вагоне.

Хенрик подозвал Шаффера. Немец подошел, он был растроган.

— Прекрасный бал, настоящий дипломатический прием, не правда ли?

— Пани просит аспирин, Шаффер.

— К вашим услугам.

— Где находится центральная телефонная станция? На почте?

— Вы уже сказали сами, мой дорогой, — ответил немец.

— Где это?

— На Почтовой.

— Логично, но где она?

— За памятником Фридриху Великому, узенькая улочка направо.

— Куда вы идете? — спросила Анна.

— На Почтовую.

— Я пойду с вами.

— Нет, подождите Смулку. Я хотел бы, чтобы мой уход не был замечен.

Когда Хенрик вышел в сквер, в пахнущую увядающей травой ночь, и оказался возле деревьев, в листьях которых дрожали капельки серебра, он вспомнил об ожидающем его задании, и на минуту ему стало легко. Волнение, охватившее его теперь, было совершенно иного рода: оно делало его сильным и независимым.

Ночь была светлая, луна круглая и знакомая, луна из любовных серенад и чувствительных шлягеров, ночь романтических пар. «Забудь об этом, это декорация, истрепанная и убогая, я должен найти почту, оповестить власти, а потом пусть произойдет то, что должно произойти. Опередить Мелецкого, только это и важно. Мне не нужно полнолуние, чтобы любить девушку, мне не нужны ни декорации, ни реквизит, я видел одну вчера в телячьем вагоне, помню ее волосы, помню взгляд, мне не нужны возбуждающие средства, я должен опередить Мелецкого. Направо от памятника Фридриху находилась узенькая улочка — это Почтовая, надо искать здесь, люблю такие старые улочки, ей, наверно, лет триста». Свет луны сюда не проникал, улочка была черная и зловещая, уходящая в черную пропасть. И все-таки почту он нашел без труда. Шаффер был прав, желтые ящики — точный ориентир. Хенрик толкнул дверь, дверь открылась, он оказался в полной темноте. Зажег спичку: лестницы, надписи, двери. Его опять окружила темнота, но она уже не была загадочной, прямо — лестница, наверху-телеграф, телефонный узел. Хенрик чиркнул спичкой, увидел все, что запечатлела память, направо дверь к телефонам, он толкнул ее, она поддалась. Хенрик снова зажег спичку. Увидел два стола, коммутатор, корзину с бумагами; придвинул стул к аппаратуре, сел и при свете спички стал рассматривать блестящие кнопки, переключатели, розетки, вилки, пальцы то погружались в темноту, то снова появлялись из нее. Он надел наушники, коммутатор молчал. Было темно, в ушах звенело. Хенрик чиркнул спичкой. «Всуну-ка я эту вилку в розетку». Коммутатор молчал. Снова стало темно. «Черт, ничего не получается».

Хенрик решил разжечь за окном костер. Он вынес стул и корзину с бумагами. Разломал стул, потом поджег бумагу и плетеную корзину — вспыхнуло пламя, и стекла окна на первом этаже окрасились в красный цвет. Внутри должно быть уже светло — теперь спокойно можно пробовать. Он старательно сложил костер из обломков стула. Плетеное сиденье занялось сразу, и в небо взметнулось высокое и горячее пламя. Хенрик взбежал по лестнице. Свет костра заглядывал через окно в комнату и бросал красные блики на стены. Он приложил трубку к уху. Тишина. Затрещало. Сигнал! Длинный плачущий гудок, знак связи с миром.

Пурпур со стен уже стек, костер за окном угасал. Тьма вокруг все сгущалась, ее разгоняла только настойчивая мелодия сигнала. Неожиданно в трубке раздался треск.

— Алло!

— Алло, — ответил хриплый женский голос. — Это Зельно?

— Да, да, Зельно.

— Я хочу говорить с уполномоченным, — сказал Хенрик по-немецки.

— Мы не знаем его номер.

— С замком!

— В замке сейчас никого нет.

— Барышня, а с кем я могу сейчас поговорить?

— Со мной.

— Большое спасибо, в другой раз. Кто в этом проклятом городе дежурит?

— Милиция.

— Прекрасно, соедините меня, пожалуйста, с милицией…

— О, вы преступник? Что вы делаете в Грауштадте?