— Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?

— Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.

— Эх ты, падло, — сказал с ненавистью Чесек.

Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.

— Подумай, — сказал он Чесеку. — Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.

— Нет, — ответил освенцимец. — Я еще с ума не сошел.

Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», — подумал Хенрик.

Он провел рукой по лбу и глубоко вздохнул; легкие наполнил сухой горячий воздух. Лоб был уже сухой. Хенрик вытер руку о штаны. «Душно, как в пустыне», — подумал он. Провел сухим языком по губам. — «Адская жара». Какая-то неуловимая мысль приходила и уходила. «Я один, — вспомнил он, — ничего не выйдет, я один». Дома, обжигаемые солнцем, стояли немые, как пирамиды, смотрели темными окнами, покрытыми пылью, внутри жила пустота и молчание. «Не хватает еще сов», — подумал Хенрик, топча порыжевшую хрустящую траву. Из-под ног с радостным хлопаньем взлетели голуби и закружили над памятником Великому Фрицу. Оттуда донесся какой-то новый шум, упорный и монотонный, жемчужный, как дождь, как вода из лейки, льющаяся на цветы, он вызывал в памяти горный поток, разбивающийся о подводные камни, соленый запах моря, кафель в ванной гостиницы «Tiwoli» и босые ноги Анны, а может быть, только напиток, пенящийся в тонком прозрачном стекле, с кусочком плавающего льда сверху. Голуби все еще летали, описывая круги над каменным фонтаном, который ночью был покрыт пылью и сухими листьями, а теперь из него била высокая струя, рассеивая влагу и прохладу. Он умыл в фонтане лицо и смочил губы. «Попробую поговорить с Мелецким».

Женщины, раздевшись до белья, загорали на каменной террасе отеля. Среди них он увидел Анну, она лежала на широких каменных перилах в бюстгальтере и в юбке, подвернутой выше колен. «Ушат помоев», — вспомнил Хенрик, глядя на обнаженное тело, которое она так педантично подставляла солнечным лучам. Поправила лист на носу.

— Здравствуйте, — буркнул Хенрик. Анна открыла глаза.

— Здравствуйте, — ответила она с улыбкой. Все пробормотали приветствия. Янки среди них не было. «Отсыпается», — решил он.

— Вы едете с нами? — спросила Анна.

Она села и сняла с носа лист. Теперь стало видно, что под головой у нее лежала полосатая куртка. «Дорожная форма», — догадался Хенрик.

— Не знаю, — ответил он и, перепрыгнув через несколько ступеней, вошел в отель.

Погруженный во мрак холл все еще был пропитан тяжелым запахом стеарина. Возле пальмы стояли чемоданы. Десять чемоданов, по два на каждую. Интересно, которые из них ее и чем она их набила!

— Алло! — услышал он голос Янки.

Янка подошла и поцеловала его в щеку. «Она уже считает меня своей собственностью», — подумал он.

— Алло, роднулик.

Он обмер. «Роднулик! Это их словарь».

— Ну как у тебя с бандитами? — спросила она.

— Средне. Я должен найти Мелецкого.

— Они нас, случайно, не оставят?

— Об этом не беспокойся.

— Все равно ты им не позволишь уехать, да?

— Не знаю. Все девушки загорают, а ты?

Со стороны ресторана шел Шаффер. Хенрик подтолкнул Янку к выходу. Эта по крайней мере не должна ждать два года.

— Здравствуйте, пан профессор, — сказал парикмахер. — Пан бургомистр спрашивал о вас. Но я промолчал.

— Где он?

— Внизу на кухне. Закусывает перед дорогой. Минутку, пан профессор! — воскликнул Шаффер, видя, что Хенрик хочет идти. Он вытянул шею так, что почти коснулся своей головой головы Хенрика. — Я установил, что вы вынесли оружие.

Хенрик не отвечал. «Шаффер сегодня не пил», — отметил он, чувствуя на щеке дыхание парикмахера. Шаффер продолжал:

— Разумеется, я даже словом об этом не обмолвился. Правда, что бургомистр нас бросает?

— Кажется, нет.

— Это чертовски скорострельный пулемет, пан профессор.

— Знаю, — сказал Хенрик.

Он сказал это со злостью, но, уже спускаясь в подвал, понял, что не Шаффер объект его злости. «Ничего у меня не получится, — подумал он с горечью. — Смулка, Чесек, Рудловский, — перечислял он свои поражения. — Он чувствовал, что его обманули. — Мне не везет, какой-то я нескладный, ничего у меня не получается». Шеф — его последний шанс. Если он убедит шефа, все предыдущие поражения не в счет.

Мелецкий намазывал вестфальский пряник паштетом.

— Французские консервы, — сказал он, — попробуйте. «Я сегодня ничего не ел», — вспомнил Хенрик и повторил это вслух. Шеф подал ему намазанный пряник.

— Ну как? — спросил он.

— Объедение, — ответил Хенрик.

— Запивать можно вот этой водой, местная.

Мелецкий открыл бутылку минеральной воды и пододвинул Хенрику стакан.

— А вы все бродите без работы, паи учитель? — спросил он Хенрика. — Надо приняться за погрузку какой-нибудь машины.

— Машина Смулки уже нагружена.

— Правильно, — усмехнулся шеф. — Интеллигент всегда от работы увильнет.

Мелецкий ел и пил, не выказывая никакого раздражения. «Он ничего обо мне не знает», — решил Хенрик. Рудловский и Чесек посчитали за благо молчать. Хенрик неприязненно разглядывал шефа. «Выпуклость на кармане пиджака — это пистолет. Если шлепнуть шефа, все будет кончено. Власть перейдет ко мне. Искушение было велико — выстрелю, и все хлопоты позади, остальные подчинятся, а этот гад сдохнет, он того и стоит. Нет, не могу начинать с убийства. Я еще не сделал всего, что можно, я еще с ним не поговорил». Мелецкий ковырял вилкой в консервной банке, потом подбавил Хенрику немного паштета на пряник.

— Тряпок себе набрали? — спросил он.

— Еще нет.

— Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.

— Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? — спросил Хенрик.

— Именно так.

— Нас послали охранять этот объект.

— А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.

— Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.

— Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.

— А вы не боитесь последствий?

— Каких?

— Труп Смулки, ограбление городка.

— А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.

— Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.

— Потому что нас выбила банда вервольф, После ожесточенного боя, разумеется.

— Вы намерены сюда еще вернуться?

— Кто знает. Я подумаю.

— А потом заняться общественной деятельностью?

— Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.

— Сделаете карьеру.

— Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? — спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.

— Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.

— Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.

— Я тоже так когда-то думал.

— И что?

— Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.

— Бог в помощь, Коних, — засмеялся шеф. — Удивляйтесь сколько угодно.

— Я могу удивляться и с пистолетом в руках.

Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, — подумал Хенрик. — Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он — только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:

— Что вы сказали?

— Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.