— Где лежит восемнадцатый?

— Нигде. Исчез.

— Он был в отряде отца?

— Нет. Это был парень с фольварка.

— Как его звали? — Теперь капитан спрашивал быстро, беседа кончилась, и девушка это заметила.

— Отец никогда не называл его ни по фамилии, ни по имени. Только сын Вавжона. Кажется, мать этого парня пришла на похороны, убежденная, что сын попал в перестрелку, но между убитыми его не было.

— Он так и не вернулся? После войны?

— Я этого не знаю. Может быть, еще остался в живых кто-нибудь из старожилов фольварка. Там вы скорее что-нибудь узнаете.

— Виделся ли отец с кем-нибудь из своих товарищей по оружию после войны? В последние годы?

— С кем же он мог видеться, если всех уничтожили? — ни с того ни с сего рассердилась девушка. — Но он был збовидовцем и ездил на разные юбилейные торжества. Возвращался всегда разбитый. Несколько дней «жил там», как говорила мама. Но это проходило.

— Бородатый командовал аковским отрядом? К какой группировке он принадлежал? — спросил Корда для уточнения.

Девушка скептически улыбнулась.

— А в самом деле… — задумалась она. — У отца вообще были какие-то трудности. Он всегда говорил, что еще во время войны чувствовал, чем все это пахнет. Мне кажется, он постоянно уклонялся от политических деклараций. Хотя ему сверху и угрожали, ведь он был офицером. Я знаю, что тогда он распускал парней по домам и переставал беспокоить немецкие посты. Говорить об этом он не любил. Только об этом. Знаю, что ему охотно помогали беховцы и алёвцы, и сразу же после окончания войны его выдвинули в бургомистры нашего местечка, хоть он и отказывался. Он занимал эту должность четыре года, потом на это место пришел пэпэровец. В партии отец никогда не состоял, но люди его уважали. И из-за своих партизанских дел никогда неприятностей не имел. Аковцы его не любили и в Збовиде всегда его сторонились. Вообще мой отец был несчастным человеком. Вернее, противоречивым, он не сумел найти свое место в жизни. Некоторые считают, что он был чудаком, но я так не считаю. Так говорили только те, кто не мог ему простить, что в 1944 году он согласился стать бургомистром. Во время войны был связан с АК, а потом стал помогать новой власти. Это подорвало к нему доверие и у тех и у этих. Он ожесточился, но с нами, со мной и с мамой, был всегда добрым.

«Хм. След опять обрывается, — с досадой подумал капитан. — Человека, который мог бы убить часовщика из мести, все еще пет. Где его искать? Никого из партизан в живых не осталось. Это единодушно подтверждают все люди, с которыми я разговаривал. Исходя из твоей версии, количество жертв увеличивается еще на одну. Одну? А что с ним?»

— Разве парень из фольварка был в отряде твоего отца?

— Наверное, нет. Отец никогда не винил себя в его смерти. То есть, — поправилась она, — не считал, что он в ответе и за него.

— Во время войны много людей погибло при невыясненных обстоятельствах, — заметил капитан Корда. — А что отец думал об этом странном совпадении, об исчезновении парня именно во время боя?

— Я никогда ничего об этом от него не слышала. Нет, — сказала она убежденно. — Тот парень не интересовал его так, как те, из которых он сделал солдат. Кажется, он даже не знал ни его имени, ни фамилии. Кажется, он узнал об исчезновении парня на похоронах. Вавжонова напилась. Об этом он вспоминал. Вот тогда-то он, наверно, первый и единственный раз видел Вавжонову. Он запомнил этот эпизод на похоронах, потому что мать парня из фольварка прервала церемонию. Она упорно твердила, что ее сын там, среди убитых. Страшно кричала. Для нее даже открывали гробы. Какой ужас! Зачем вы во всем этом копаетесь?

«Затем, что оттуда все еще выползают тени и распространяется трупный смрад, — ответил капитан самому себе. — Затем. У живых нет иных причин для раскапывания могил. Никто этого не делает для того, чтобы проверить свою память. Она и так достаточно крепкая».

— И перед смертью отец тоже ничего не сказал? — задал он последний вопрос.

— Нет. Ах да. Конечно. Сказал, что наконец встретится с ребятами и узнает, как все было на самом деле.

В Команде он попросил к себе Габлера.

— Проверь, остался ли в госхозе кто-нибудь из семьи Вавжона. Если пет, то надо искать кого-нибудь, кто знал бы, возвращался ли после войны сын Вавжона. Подожди! Вавжон — это ведь только имя, фамилии-то у меня нет. Фамилия этого Вавжона нам тоже потребуется. Ну а как вообще? Есть что-нибудь новое из Брудна? — спросил он без всякой надежды.

— Нет. И не будет. Старик был совершенно одиноким. Убийца не оставил никаких следов. Его никто не видел. Это произошло как раз на Задушки. Уставшие люди сидели дома, рано легли спать. Момент он выбрал неплохой.

— Это удивительно, что Кропивницкий не поддерживал никаких отношений с Донэрами. Ты послал запрос в Вену, проживает ли там семья Дэмбовских?

— Фамилия Донэров очень известная, — заметил Габлер, — Кропивницкий отказался от всех возможных благ, связанных с таким родством. А ведь он им во время войны сторожил имение.

— До поры до времени, — заметил капитан задумчиво. — До той чертовой перестрелки в парке. Что там произошло накануне? Ведь именно это привело к тому, что он ушел из жизни. После войны кочевал по всей Польше. Наконец осел в Брудно и стал чинить часы. Ему уже не хотелось даже переписываться с Донэрами.

— И еще меньше поехать в Вену, — рассмеялся Габлер.

— Факт. Кое-кто для того, чтобы туда поехать, готов признать своим родственником карманного вора, а старик не хочет барона. Почему? Этого он теперь нам не скажет.

— Может быть, доберемся до Дэмбовского и тот расколется? Капитан отрицательно замотал головой.

— Нет. Не надейся. Люди оттуда не раскалываются. У них нет никаких причин, чтобы это делать, а наоборот, все, чтобы этого не делать. Поэтому, между прочим, он и покинул страну. Нет, братец, было бы хорошо, если бы ты разыскал Дэмбовского. Нам нужна девочка. Сейчас только она может нам помочь, если, конечно, что-то знает и помнит. Кстати, какие сведения поступают из детских домов?

— В данный момент никаких. Послевоенных картотек нет, документы пропали при переездах и реорганизациях детских учреждений.

— Не забудь о монастырских приютах! Слышишь?

Габлер уже в дверях махнул рукой. Он сам знал, где искать ребенка.

Капитан Корда просматривал материалы, которые пришли из-за границы, в них сообщалось, что Дэмбовские находились в Австрии с 1945 по 1947 год. Венские источники утверждали, что барон Донэр умер от рака в 1962 году. Его жена, Зофья, охотно дала информацию польским следственным органам. К сожалению, она даже не слышала о девочке по имени Йоля, которая якобы некоторое время воспитывалась у Дэмбовских. Мимоходом упомянула о своем родственнике Кропивницком, которого, по сообщению Дэмбовского, в конце войны арестовало гестапо, но, возможно, ему удалось спастись. В свое время гестапо потребовало от ее мужа высказать свое мнение о Кропивницком. Тогда они еще ничего не знали. Донэр на всякий случай дал родственнику жены прекрасную характеристику. Письмо Дэмбовского пролило свет на положение в польском имении. После войны никаких вестей от кузена к ней в Вену не приходило. Из этого она сделала вывод, что протекция мужа не очень-то ему помогла.

Пани Зофья Донэр проявляла добрую волю, это не вызывало у капитана Корды никакого сомнения. Она верила, что люди еще могут найти друг друга, объективно она была права, такое время от времени случалось, хоть и все реже.

Зофья Донэр говорила правду, и ровно столько, сколько знала. Было совершенно ясно, что о теперешнем местонахождении девочки она не имеет ни малейшего понятия. Дэмбовские оказались в своих реляциях достаточно сдержанными. Они сообщили только то, что должны были сообщить. Нельзя было скрыть факт ареста Кропивницкого, но можно было не писать, что он прятал ребенка, от которого сами Дэмбовские избавились где-то перед самым отъездом.

«Здесь наверняка есть денежная подоплека, — думал капитан Корда, откладывая бумаги. — Совершенно ясно, что Дэмбовский не хотел, чтобы пани Донэр пришла идея взять опеку над малюткой. У Дэмбовских у самих был сын. Наверно, они рассчитывали на щедрость своей бывшей благодетельницы. Ладно, это один из аспектов вопроса. Второй значительно важнее. Исчезновение Кропивницкого в конце войны было особенно на руку администратору. Он мог ограбить имение подчистую, а главное, вывезти, не опасаясь какой-либо проверки, то, что скопил. Администратор имеет прямое отношение к судьбе часовщика. Он должен был знать о его контактах с лесом. Небольшой доносик идеально решал такие вопросы. А что при этом погибло семнадцать… восемнадцать парней плюс два немца, вместе двадцать, так далеко воображение доносчика чаще всего не идет. Я, к сожалению, знаю это по опыту.