Он решительно поднялся, налил молока в стакан. Нарезал тонкими ломтиками хлеб и начал делать аккуратные бутерброды. Потом принял душ, побрился и, остановившись перед зеркалом, стал изучать свое лицо. Оно не было красивым, но в нем было то, что женщинам и мужчинам нравится значительно больше, — мужественность. Он не полнел и остался таким же жилистым, поджарым и мускулистым, с широкими плечами, плоской грудью и втянутым животом. Он носил кожаные пиджаки, потому что они ему шли. Мог быстро бегать, не чувствуя одышки. Прекрасно плавал, крепко держал в руках парус и весла. Каждое лето он проводил на озерах, и каждый месяц, проведенный на воде, на год продлевал ему молодость или по крайней мере на столько же оттягивал приход старости. Вообще он не думал о ней, у него не было для этого времени. Во всяком случае, рядом с женщиной ему еще никогда не приходилось ощущать парализующий страх слабости, ухода сил, гаснущего огня жизни. Он знал, что все решает не смерть, а именно этот момент, именно так для человека начинается умирание. Остановка сердца позднее, много позднее — это уже только формальность. Пустая формальность. Он не боялся ее, потому что не верил в жизнь без любви, даже упрощенной, биологической. Не верил в радость и тепло окруженной почетом старости. Он не хотел ее, он ненавидел безразличие, скрывающееся под маской мудрости. Он презирал поражения, неудачи, а чем, как не этим, была старость. Здравомыслие, трудоспособность, он был уверен в этом, присущи цветущему телу, а не увядающему.

«Эх, чего там еще думать. Как-нибудь проживу. Свое я сделал. Свое — не свое. Наше. По счету я получил. День, ночь — сутки прочь. Разве кто-нибудь живет по-другому?»

На работе он спросил сослуживца за столом напротив:

— Слушай, Михал, ты когда-нибудь что-нибудь планировал?

— Что?

— Жизнь.

Сослуживец оторвал голову от бумаг.

— Хочешь стрельнуть сотенную, да? — И после минутного размышления уже серьезно спросил: — Тебе нужны деньги? Решил жениться на Ирэне?

— Нет. Деньги мне не нужны. Я никогда не женюсь на Ирэне, — сказал он с неожиданной для него самого убежденностью.

— Для чего же ты так долго тянешь? Прости, что я вмешиваюсь не в свое дело.

— Ты прав. Слишком долго.

— Да, я планировал. Разное. Подсознательно. Как большинство людей. Поочередно: аттестат зрелости, институт, работа, женитьба. Все очень обычно. Можно ли назвать это планированием? Не знаю.

— Ну как прошел тираж?

— А, все-таки деньги! — рассмеялся Михал. — В каком-то смысле удачно. Конечно, человек всегда рассчитывает на большее. Но я не жалуюсь. Купил машину. В следующем году отправляемся на ней за границу. Сын учится хорошо.

«Ой нет, не то, — простонал он в душе. — Не так. Не туда». Почувствовал усталость. Был зол на себя за глупые вопросы, которые никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя задавать своим сослуживцам.

— Михал, к шефу! — послышался женский голос. Одиночество и тишина принесли ему облегчение. Он положил голову на руки.

«Почему старик не испугался? Почему он так умирал? Надо выбросить это из головы. С этим покончено. Бесповоротно. Правда на моей стороне».

И все-таки в нем жило убеждение, с которым он долго боролся, чтобы оно не окрепло и не овладело им, как некогда то, которое привело его к порогу деревянного домика, — убеждение, что поединок выиграл Часовщик. Надо было подавить в себе омерзительное чувство неуверенности, задушить его, оттеснить даже ценой… какой ценой? Трех дней пьянства, какого-нибудь безобразного скандала? А может быть, просто взять себя в руки? Он не знал еще, что выберет, что выберут за него обстоятельства. Но уже почувствовал свою зависимость от обстоятельств. Так начиналось его поражение.

Ирэна своим безошибочным женским чутьем сразу угадала: что-то случилось. Что-то в нем переменилось, сломалось. Она даже не конкретизировала свои ощущения, она знала одно — и этого ей было достаточно, — что-то его от нее отдалило или отдаляло.

— Ты болен? — спросила она осторожно.

— Нет.

— Что с тобой?

— Ничего. — Он говорил спокойно, стараясь отвести ее внимание от себя, хотя и понимал, что это безнадежно. Женский инстинкт так же непобедим, как жажда, желание любви.

— Куда ты ездил?

— Но ты ведь знаешь, в Варшаву.

— Зачем?

Он искренне удивился, потому что уже не раз говорил ей, с какой целью и куда едет, как долго там пробудет и когда вернется. Она задала свой вопрос так, как если бы об этом вообще не было разговора, как если бы он уезжал без ее ведома и согласия, с неизвестной ей целью.

— Я никак не могу наладить снабжение бюро. На нашем складе никогда не бывает достаточного количества технической кальки.

— Что ты мне рассказываешь, — разозлилась наконец Ирэна. — В стране тысячи проектных бюро. Если бы все ездили за бумагой в Варшаву, что бы это было?

— В Варшаву ездят и по более мелким вопросам.

— О чем ты все время думаешь?

Нет, сбить ее мысли с однажды выбранного пути — об этом не могло быть и речи, особенно в тех случаях, когда вопрос касался их обоих. Сам же он ни о чем не думал. В его сознании проходили разрозненные фрагменты событий, преимущественно второстепенных, малозначительных, какие-то обрывки разговоров, слышанных в столовой. Регистрируя сознанием уличные шумы, вдруг вспомнил, что надо приделать крючок возле полки в ванной. Он никак не мог сосредоточить свои мысли на Ирэне. Ей же ничего другого и не надо. Ирэна не переносила невнимания. Но труднее всего от нее было скрыть именно такие состояния. Ему не давала покоя совершенно новая мысль, что Ирэна каким-то непонятным образом тоже останется за гранью 1 ноября. Она принадлежит той жизни, которую он вести больше не мог. Его охватило раздражение.

«Абсурд, — подумал он. — Почему Ирэна? Почему именно Ирэна?»

Она ничего о нем не знала. Для нее он родился в этом городе, в проектном бюро был получателем трех тысяч злотых ежемесячно, владельцем квартиры, обладателем приятной физиономии и стройной фигуры, холостяком и гулякой.

— Ну я пойду, — сказала Ирэна, вырывая его из хаоса противоречивых чувств.

— Может, останешься? — предложил он лицемерно.

— Нет. Зачем? Ты же не хочешь рассказать, что тебя угнетает. Из этого следует, что ты хочешь остаться один.

«Угнетает? Что это за слово? Ничто меня не угнетает. Наоборот, я почувствовал облегчение. Наконец, по прошествии стольких лет. Откуда она это взяла… откуда она знает о том, о чем мне абсолютно ничего не известно?»

— Все это чепуха! — сказал он грубо. — Останься. Зачем эта истерика?

— Никакой истерики, мой дорогой, — она сделала вид, что не заметила его злости. — Что ты вообще знаешь о моем состоянии?

Он рассмеялся. Это правда. Она никогда не устраивала ему никаких сцен, чтобы привязать к себе.

— Останься, — повторил он, смягчившись. Она отрицательно покачала головой.

— Ты какой-то не такой, — сказал она задумчиво. — Я не знаю, возьми неделю, десять дней отпуска. Это можно устроить. За свой счет тебе всегда дадут. Ты никогда не манкировал работой из-за пустяков.

Уравновешенная и спокойная, Ирэна начинала раздражать его. «Опять куда-то ехать, шляться неизвестно зачем, менять поезда на гостиницы, путешествовать уже без цели. Она с ума сошла! Зачем мне отпуск в ноябре? От какой усталости я должен бежать, что и где искать? И так у меня слишком много времени. Вчера ночью передо мной открылась потрясающая бездна свободного времени. Но она не может этого знать. Пробует найти лекарство от беспокойства. Я — причина его. Я должен ее успокоить».

Ирэна осталась. И это было совсем не нужно. Не всегда и не все можно уладить близостью в темноте.

Утром он встал первый и принялся готовить завтрак, чтобы обрадовать ее, когда она откроет глаза. Ему начинала нравиться мысль, которую Ирэна высказала в критическую для себя минуту. Он преследовал того человека много лет, и внезапно ему стало не хватать напряжения предшествующей жизни. Тотализатора судьбы, в который он играл более четверти века. Азарт вошел в его кровь. Он почти верил, что только в прошлом, там и тогда он был собой, а жизнь имела вкус правды, необходимой ему, чтобы не удавиться. Во всяком случае, так казалось теперь.