По существу петиции о правах лордам было нечего возразить, поскольку злоупотребления короля, министров и лордов-наместников вызывали уже всеобщее возмущение, однако они колебались. Король Карл, на этот раз уверенный в полной победе под Ларошелью, которая, бесспорно, возвысит и укрепит его власть, направлял лордам и представителям нации послание за посланием, призывая ограничиться ещё одним королевским указом, которым он был готов подтвердить Великую Хартию вольностей, но пока флотилия адмирала Денбига только плыла и разворачивалась под Ларошелью, он себя сдерживал, тон его посланий был довольно миролюбив, он продолжал заверять, что не допустит ущемления собственных прав, но впредь не станет употреблять их во зло своим подданным.
Прислушиваясь к заверениям короля, сами не склонные к разногласиям с ним, лорды принялись трудиться над неразрешимой задачей: с одной стороны, они желали обеспечить фундаментальные права англичан, которые лишат короля возможности злоупотреблять своей властью, а с другой стороны, не меньше желали ничем не стеснять королевскую власть. Для начала они попробовали смягчить петицию о правах во всех отношениях сомнительной, уклончивой оговоркой:
«Мы подносим вашему величеству это всенижайшее прошение с тем, чтобы обеспечить наши собственные права, но в то же время с подобающим уважением к полной неприкосновенности верховной власти, которой облечено ваше величество для покровительства, безопасности и счастья ваших подданных».
С этой бессмысленной поправкой и одобрением лордов петиция о правах была получена палатой общин семнадцатого мая. Едва представители нации успели с ней ознакомиться, как последовал взрыв возмущения. Первым вскочил с места малоизвестный депутат Мэтью Элфорд и закричал, возбужденно размахивая руками:
– Откроем наши протоколы, посмотрим, что заключается в них! Что такое верховная власть? Как утверждает Боден, это власть, не связанная никакими условиями. Следовательно, мы будем принуждены признавать две власти: одну законную, другую королевскую! О нет, дадим королю только то, что ему дается законом, и больше не дадим ничего!
Оглядывая зал заседаний насмешливым взглядом, Джон Пим подтвердил:
– Я не в состоянии обсуждать этот вопрос, поскольку представить себе не могу, в чем, собственно, он состоит. Наше прошение ссылается на законы Англии, тогда как в поправке, сделанной лордами, дело идет о власти, отличной от власти законов. Где же она? Её нигде нет, ни в Великой Хартии вольностей, ни в каком-либо статуте. Где же нам её взять, чтобы мы могли её дать?
Томас Уентворт, печальный, с вытянутым лицом, негромко сказал:
– Если мы примем эту поправку к нашей петиции о правах, мы оставим дела в гораздо худшем положении, чем то положение, в каком мы их нашли, мы запишем в число законов такую верховную власть, которой никогда не знали наши законы.
К представителям нации незамедлительно присоединился торговый и ремесленный Лондон, который от петиции о правах ждал защиты от королевского произвола, который больно ударял по его кошелькам. Никаких открытых выступлений пока не последовало, слышался только ропот, неразличимый, глухой, что-то вроде отдаленного подземного гула, да в гостиных богатых торговцев и финансистов оживленно, настойчиво обсуждался вопрос, будет или не будет принята королем петиция о правах, и слышалось недовольство непоследовательной, уклончивой позицией лордов. Этого оказалось довольно. Лорды сами отозвали свою несостоятельную поправку. Обе палаты утвердили петицию о правах, и двадцать восьмого мая она была представлена королю.
Для короля Карла это был самый неподходящий момент. Мало того, что королевский флот под Ларошелью потерпел новое поражение. О таком позоре в Англии давно никто не слыхал. Погода в середине мая выдалась славная. Крепкий попутный ветер надувал паруса, и уже неделю спустя англичане увидели французские берега. Однако там их ожидал неправдоподобный сюрприз. Великий кардинал, весьма начитанный в античной истории, припомнив славные подвиги Александра Великого, повелел перегородить вход в залив Ларошели плотиной. В течение нескольких месяцев солдаты и окрестные жители трудились не разгибая спины, и когда английские корабли попытались приблизиться к Ларошели и выгрузить осажденному городу продовольствие и боеприпасы, изумленным взорам адмирала и офицеров, солдат и матросов открылось сооружение из камней и песка, которое возвышалось метров на двадцать, а в длину простиралось километра на полтора. Обойти это сооружение было нельзя, нельзя было и пройти сквозь него. Потоптавшись на месте, лорд Денбиг отдал единственно разумный приказ: все корабельные пушки открыли шквальный огонь, направив его в одно место, в надежде пробить достаточно широкий проход и прорваться в залив. Им ответила французская артиллерия, причем у одной из пушек простым канониром стоял сам французский король. Разрушить плотину не удалось: основанием ей служили остовы затопленных кораблей. Зато французские ядра наносили английским кораблям ощутимый урон. Всё ещё не теряя надежды исполнить повеление своего короля, лорд Денбиг бросил против плотины специальную команду морских пехотинцев на шлюпках и начиненный порохом брандер, рассчитывая мощным взрывом проложить себе путь к Ларошели, однако меткие французские канониры отбили и эту атаку. Ещё можно было высадить десант севернее или южнее невероятного заграждения и попытаться прорваться по суше. Сделай в таком случае осажденные протестанты встречную вылазку, и победа могла бы быть обеспечена. Вдруг два дня спустя английские корабли подняли все паруса и ушли, своей трусостью вызвав в стане французов изумленное ликование.
Сам лорд Денбиг впоследствии объяснял свое странное бегство досадной неувязкой в действиях своих подчиненных. Неверно истолковав приказ адмирала, поднятый на флагманской мачте, несколько кораблей, подняв паруса, ходко вышли в открытое море, тогда адмирал, испугавшись, что ослабленная флотилия может сделаться легкой добычей французов, тоже вывел её в открытое море, не имея понятия, что происходит. Объяснение довольно правдоподобное, ведь его офицеры было плохо обучены и вполне могли перепутать сигналы, однако многим англичанам это объяснение показалось слишком наивным. Хорошо, рассуждали и в Портсмуте, и в Лондоне, и в других городах, офицеры что-то там перепутали, опасность попасть в лапы французов была велика, однако в открытом море флотилия снова соединилась, недоразумение выяснилось, отчего же адмирал не отдал приказ возвратиться и продолжить битву за Ларошель?
Поползли скверные слухи. Одни уверяли, что коварный кардинал Ришелье попросту подкупил лорда Денбига, на эти штуки великий кардинал был неподражаемый мастер. Другие передавали за истину, что великий кардинал затеял интригу и вынудил Людовика Х111 так круто побеседовать с Анной Австрийской, своей неверной супругой, что она написала герцогу Бекингему письмо, которое было исправно передано в руки её любовника шпионами великого кардинала, и герцог Бекингем, известный распутник, сам отдал приказ флоту бросить Ларошель на произвол судьбы, иначе его любовнице грозила чуть ли не гибель.
Всё это были злые, зловещие слухи, доказательств против Денбига и Бекингема не было никаких, но король Карл вынужден был с ними считаться. Поначалу он ответил неопределенно, уклончиво: мол, дело серьезное, надо подумать, а там поглядим. Неопределенность, уклончивость короля только распалили представителей нации пуще, чем самый определенный, самый грубый отказ. Они продолжили прения. Вновь впереди недовольных встал Джон Элиот. Раскрасневшийся, с нахмуренным лбом, он в сильных выражениях перечислил самые вопиющие нарушения прав, допущенные королевской властью за последние двадцать пять лет. – В мгновение ока явилось решение изложить приведенные факты письменно и подать королю порицание, причем оформить это решение было поручено тому комитету, который готовил закон о субсидиях, этим королю прямо давали понять, что без петиции о правах он не получит ни пенса.
