Тем не менее разразился скандал, на который, собственно, и рассчитывали представители нации. Граф Джон Дигби Бристоль подал в палату лордов жалобу на то, что его не пригласили в парламент. Палата лордов признала жалобу справедливой. Королю Карлу пришлось послать опальному приглашение, однако видеть его в парламенте он не хотел, и следом за приглашением отправил приказ, запрещавший графу покидать свои замки. Граф сочинил новую жалобу. Король Карл обвинил строптивого графа по самой скользкой статье: оскорбление величества. Верно сообразив, что тучи сгущаются, настойчивый граф обвинил герцога Бекигема в злоупотреблении властью, что подбросило жару в скандал, поскольку граф Бристоль был старым придворным и не понаслышке знал проделки генерал-адмирала, лорда-телохранителя и обер-шталмейстера. Теперь герцог Бекингем был обвинен с двух сторон. Его положение при дворе повисло на волоске. Не считаться с этим было нельзя. Король Карл попытался урезонить разгорячившихся представителей нации. Самых непримиримых из них он пригласил к себе для беседы. Вновь были поставлены кресла. Вновь приглашенные депутаты вступили в тронный зал один за другим и в строгом молчании сели, приготовившись слушать, ожидая, что король Карл наконец сознает свои заблуждения и пойдет на уступки. Король Карл им сказал:
– Я должен объявить вам, что не потерплю, чтобы вы преследовали кого бы то ни было из моих слуг, тем менее тех, которые поставлены так высоко и так близко ко мне. Бывало, спрашивали: что мы сделаем для человека, которого почтил король? Теперь находятся люди, которые ломают себе голову, придумывая, что бы сделать против человека, которого королю угодно было почтить. Я желаю, чтобы вы занялись делом о моих субсидиях. Если же нет, тем хуже будет для вас самих. И если из этого выйдет какое-нибудь несчастье, я, конечно, почувствую его после всех.
Депутаты всё в том же строгом молчании поднялись со своих кресел, отдали поклон королю и удалились один за другим. Молчание было зловещим. Опасаясь, что жалобы графа Бристоля будут уважены, король Карл запретил судьям отвечать на запросы палаты лордов. Тогда против герцога Бекингема объединились обе палаты. Представители лордов и общин собрались на совместное заседание, чтобы выработать общие требования. Не успело закончиться их совещание, как повелением короля Дадли Диггс и Джон Элиот были арестованы за дерзкие речи и отправлены в Тауэр. Представители нации обязали представителей короля передать, что не станут заниматься никакими субсидиями, пока арестованные не получат свободу. Арестованные были освобождены. Со своей стороны палата лордов потребовала освобождения несколько ранее арестованного графа Эрундела. Король Карл освободил и его.
Колебания повредили ему. Он всем показал, что он нерешителен, слаб, сам не ведает, как ему поступить. Окрыленные замешательством короля представители нации изготовили генеральную ремонстрацию. Король Карл распустил слух, что разгонит парламент, вместо того чтобы сразу его разогнать. Вновь против него ополчились и лорды, что лишало его всякой опоры в парламенте. В палате лордов изготовили адрес, в котором советовали королю воздержаться от столь несообразного обращенья с парламентом, и все лорды вызвались войти в депутацию, которой поручалось передать адрес по назначению. Королем овладела паника. Он заспешил. Пятнадцатого июня парламент был объявлен распущенным. Королю показалось этого мало. От его имени была распространена прокламация. Прокламация объясняла, что представители нации не имеют права привлекать к суду королевских министров, что единственно от воли и желания короля может зависеть, когда и на какой срок созывать парламент и когда его распускать, и что отчета свои действия король дает только Богу. Текст генеральной ремонстрации был изъят и сожжен публично на площади. Лорд Эрундел был посажен под домашний арест. Граф Бристоль попал на излечение в Тауэр. Туда же был во второй раз отправлен Джон Элиот.
Откровенная вражда ничего хорошего не принесла королю. Он повелел собирать налоги, которые отказались утвердить представители нации, – многие налогоплательщики увидели в его повелении грубое попрание своих прав, записанных в Великой Хартии вольностей, и на этом основании отказывались платить. Его лорды-наместники вновь получили приказ обложить горожан принудительным займом – горожане всюду были возмущены и не повиновались властям. Власти прибегали к арестам – насилие не возымело успеха. Королевской казне перепадали жалкие крохи, которых не хватало даже на подачки придворным.
Между тем война с Испанией продолжалась. Без денег и талантливых полководцев она велась вяло, ограничиваясь отдельными скоропалительными стычками на море, более похожими на внезапные налеты пиратов, чем на умело организованные сражения королевского флота. Становилось ясно, что пора заканчивать эту бессмыслицу, а Бекингем умудрился затеять другую. Будучи сватом в Париже, этот тщеславный красавец, известный множеством любовных интриг, заварил наполовину искренний, наполовину искусный любовный роман с королевой АННОЙ Австрийской. Роман тлел кое-как. Любовникам, разделенным Ла Маншем, редко удавалось встречаться. Разумеется, их быстрые короткие встречи окружала строжайшая тайна, однако во Франции не могло быть таких тайн, о которых рано или поздно не узнавал кардинал Ришелье. Его агенты дежурили в портах. Поездки Бекингема сделались невозможны. Бекингем пригрозил великому кардиналу войной. Великий кардинал не мог поверить в эту очевидную дурь, но он был истинный, прирожденный политик, государственный человек, он должен был принять надлежащие меры. Его трудами началось укрепление прежде слабого королевского флота, его тайные посланцы вступили в переговоры о союзе с Испанией. Его приготовления не могли укрыться от английских шпионов, Бекингему нетрудно было убедить легковерного Карла, что война неизбежна. Третьего декабря 1626 года последовал указ, которым предписывалось захватывать в английских территориальных водах французские корабли и товары. Великий кардинал не остался в долгу, французские власти арестовали около двухсот английских и шотландских торговых судов, вышедших из Бордо с грузом вина, а двадцатого апреля 1627 года ему удалось заключить с Испанией военный союз о взаимной помощи на случай войны с какой-либо из третьих держав, и война стала действительно неизбежной.
Запугав короля французской опасностью, Бекигем надумал приманить англичан религиозной идеей. Всенародно провозглашалось благородное нападение на проклятых папистов во имя защиты и спасения притесненных и униженных гугенотов, нашедших свое последнее прибежище в Ларошели. На благое дело был объявлен принудительный заем, причем оказалось, что сумма займа каким-то образам равна сумме как раз тех субсидий, которые палата общин соглашалась утвердить только ценой низвержения герцога Бекингема. Лордам-наместникам было предписано расследовать каждый случай отказа, дознавая, почему отказался, кто подучил, какими речами и с какими намерениями, чем опять-таки грубо попирались права англичан. Набранных наспех солдат размещали постоем в частных домах. Постой стоил мирным подданным дороже любого королевского займа. Портовым городам вменялось в обязанность поставлять на свой счет королевскому флоту военные корабли с полным вооружением и экипажем. Жителей Лондона обложили двадцатью кораблями, столько на отражение Непобедимой Армады с них не потребовала и королева Елизавета. Лондонцы попытались протестовать, указав на её достойный пример, и получили в ответ, что прошедшие времена должны подавать пример повиновения, а не протеста. По всем церквям рассылались обязательные проповеди о благости слепого повиновения данному Богом монарху, а когда кентерберийсий архиепископ Джордж Эббот запретил в своих приходах эти явным образом корыстные проповеди, его отрешили от должности и сослали в дальний приход.
Для возбуждения народного негодования ничего лучше придумать было нельзя. Англичане негодовали. Негодующих вербовали в матросы или в солдаты или отправляли в тюрьму. Ни один деспот в прежние времена не решался на столь суровые и несправедливые меры, попиравшие национальную гордость каждого англичанина и Великую Хартию вольностей. Немудрено, что негодование не только не пошло на убыль, но продолжало расти, точно кучи сухого хвороста подбрасывались в костер.
