— Здорово, здорово, — приговаривал Дылда, приглаживая волосы. Он предложил Вану сигарету, закурил сам и, бросив сигаретницу на стол, сказал:

— Сегодня мы отведали дары гор, жаль, что тут нет даров моря, у нас дома их очень любят. Я слышал от отца, что дедушка специально нанимал женщину чистить ласточкины гнезда. Эти гнезда морские птицы вьют из мелкой рыбешки и креветок, скрепляя слюной. В них много сора и грязи, чтобы почистить одно гнездо, надо потратить не меньше дня. Готовят их на медленном огне, на пару. Едят каждый день понемногу, это очень полезно.

— Фу-ты, дьявол! — удивился Ван. — Еще нанимать кого-то, целый день возиться с одним гнездом! Не проще ли купить рыбы и креветок, сварить их вместе, и все.

— Будь это так просто, ласточкины гнезда не ценились бы так дорого, — с улыбкой заметил Дылда. — А дороги они, во-первых, потому, что собирают их на отвесных морских берегах, рискуя свернуть себе шею, а во-вторых, из-за слюны, которая считается прекрасным укрепляющим и тонизирующим средством. Видите, тут все: и риск, и трудоемкость, и лечебный эффект. Ласточкины гнезда на столе говорят о богатстве и престижности дома.

Это, должно быть, вкусно, пальчики оближешь, решили мы. Но Дылда с улыбкой возразил:

— Нет, у них отвратительный запах.

Мы пожали плечами. Чего ради тогда хлопотать из-за какого-то вонючего гнезда?

Вечерело. На небе светлела луна. От зажженной коптилки на стенах появились тени.

— Сыграем? — спросил Дылда.

Ван, еще не оправившийся от удивления после его рассказа, молча кивнул в ответ. Дылда вышел и вскоре вернулся аккуратно одетый в окружении многочисленных болельщиков, которые, войдя в комнату, во все глаза уставились на Вана.

— Твой первый ход, — сказал он Вану, медленно расставив фигуры.

— Нет, ты ходи, — ответил Ван.

Их окружили плотной стеной. Ходов через двадцать Ван стал немного нервничать, слегка сжимая пальцы.

— Сыграем еще одну, — обронил он после тридцатого хода.

Все с недоумением переводили взгляд с одного игрока на другого, не понимая, кто выиграл.

— Победил — не значит выиграл, — сострил Дылда и потянулся за сигаретой. Ван Ишэн невозмутимо расставлял шахматы. Началась новая партия. Через десяток ходов Дылда надолго задумался, докуривая сигарету.

— Сыграем еще одну, — произнес он с расстановкой через некоторое время.

Все забросали их вопросами, гадая, кто же победитель. Ван сложил фигуры и предложил Дылде сыграть партию вслепую. Тот, подумав, согласился. Они стали по очереди называть ходы. Многие, видя, что за такой игрой им не уследить, слишком сложно, почесав затылки, стали расходиться, захватив с собой масляные коптилки. Комната наполовину утонула во мраке.

С улицы повеяло прохладой, и я предложил Вану одеться, но он словно не слышал. Я устал и сел на кровать, рассматривая лица болельщиков, потом перевел взгляд на Дылду и Вана, они показались мне какими-то диковинными существами. Ван сидел, обхватив руками колени, с глубоко обозначившимися под ключицами впадинами, и, уставившись на неровный свет коптилки, время от времени убивал на себе комара. Дылда так изогнулся, что его длинные ноги уперлись ему в грудь, и прикрыл ладонью лицо, нервно перебирая пальцами.

— Запутался, не помню, — вдруг с коротким смешком сказал он, отняв руку от лица, и расставил фигуры для новой партии. Вскоре, однако, сказал:

— Поднебесная у твоих ног. У кого ты учился играть в шахматы?

— У людей Поднебесной, — отшутился Ван.

— Здорово, здорово, ты здорово играешь!

Все с облегчением засмеялись, разрешив наконец загадку этого матча.

— Здесь нет настоящих игроков, не с кем сразиться, — сказал Дылда. — Я рад встрече с тобой, будем друзьями.

— Мне бы хотелось познакомиться с твоим отцом, — произнес Ван.

— Конечно, конечно, я ведь не профессионал. Решено, ты примешь участие в районных соревнованиях.

— Каких соревнованиях? — не понял Ван.

— В районе готовится спортивная олимпиада и шахматный турнир. Я все улажу через секретаря райкома по вопросам культуры и образования, он из нашего города, знает отца. Когда я ехал сюда, в госхоз, отец дал мне к нему письмо, и он согласился помочь, предложив заняться баскетом, этой дикой игрой, которая не сулит ничего, кроме физических травм! От него-то я и узнал об олимпиаде. Он написал, что надо пройти отборочные соревнования у себя на ферме и что в случае победы в районе мне будет легче вырваться из этой дыры. А тебе с твоим мастерством обыграть всех в бригаде — раз плюнуть. Когда вернешься к себе, похлопочи, чтоб тебя включили в список участников турнира, а там ты наверняка пройдешь.

Ван Ишэн был на седьмом небе. Он стал одеваться, снова поразив меня своей худобой. К полуночи все разошлись, остались только четверо обитателей этой комнаты и Ван с Дылдой.

Дылда сбегал к себе и, вернувшись, разложил на кровати лакомства: шесть плиточек шоколада, полпакета сухого молока и полкило белой вермишели. Мы мигом слопали шоколад и долго облизывали губы.

— Никогда не ел ничего подобного! — воскликнул Ван Ишэн. — И горький, и сладкий!

Затем мы выпили, громко причмокивая, разведенное горячей водой сухое молоко, и я занялся вермишелью. Быстро развел огонь, вскипятил воду и, бросив в кастрюлю все содержимое пакета, посетовал, что нет приправы.

— У меня осталась соевая паста, — тут же откликнулся Дылда.

— Как? Ты же сказал, что принес последнюю!

— Ради такого случая попробую поискать, — растерянно пробормотал Дылда, — ведь у нас Ван Ишэн.

Закурив после еды, мы дружно выразили удивление по поводу того, что Дылда так ловко заначил столько добра. Дылда стал клятвенно уверять, что на сей раз это действительно его последние припасы. Поднялся шум, кто-то вызвался пойти проверить, но Ван сказал:

— Нечего галдеть, его продукты принадлежат ему, а он молодец, по-хозяйски расходовал то, что привез с собой. Скажи, Ни Бинь, — перевел он разговор, — когда начнутся соревнования?

— Через полгода, не раньше.

— Ладно, пора спать, — сказал я. — Завтра поговорим.

Мы вышли проводить Дылду.

— Хороший парень, — вздохнул Ван, глядя ему вслед.

Ван погостил у меня еще денек, а на третье утро собрался уходить. Пришел Дылда, в рваной одежде, с мотыгой на плече.

— Мы еще встретимся, — сказал он, пожимая Вану руку.

Все долго махали Вану, стоя на склоне горы. А я спустился с ним вниз и, прощаясь возле ущелья, попросил обязательно сообщить, если у него будут какие-нибудь затруднения, и снова заехать к нам. Ван поправил лямки рюкзака и быстро зашагал по дороге, поднимая пыль. От резких порывов ветра одежда его липла к тощему как скелет телу.

После ухода Ван Ишэна мы часто с удовольствием вспоминали о том, с какой легкостью он обыграл в шахматы Дылду. Я рассказал о его тяжелой жизни.

— Отец говорил: «Все знаменитые ученые из бедных семей», — сказал Дылда. — Еще он говорил, что наш род ведет свое начало от юаньского Ни Юньлиня, богача и владельца роскошного дома. В годы войны и смуты он разорился, распродал все, что осталось, и пошел бродить по белу свету. Он находил приют то в заброшенных деревнях, то в захудалых харчевнях — словом, где придется. Зато сколько замечательных людей повидал он во время странствий! У одного безродного деревенского шахматиста научился играть в шахматы. Теперь Ни Юньлинь известен как один из четырех великих юаньских мастеров поэзии, каллиграфии и живописи, но мало кто знает, что он был вдобавок и прекрасным шахматистом. Позднее, когда он увлекся чаньской школой буддизма[9], он привнес в нее традицию шахматной игры и даже основал свою школу. Ее секреты в нашей семье передаются из поколения в поколение. Не знаю, к какой школе принадлежит Ван Ишэн, но он, несомненно, мастер высокого класса.

Мы понятия не имели ни о каком Ни Юньлине и не очень верили хвастливой болтовне Дылды. В шахматах, что и говорить, он кое-что смыслил, но Ван в два счета разделался с ним. Ван был из такой же бедной городской семьи, как и большинство из нас, знал нужду и горе, и не удивительно, что именно ему мы отдавали свои симпатии.