Дом профсоюзов — это предыдущая остановка. Перед отправлением объявляли, что автобус пропустит только Сидань. Водитель Хань Дуншэн думал, что, уступив требованиям пассажиров, заслужил их благодарность, а вот поди ж ты…

Хань Дуншэн невысок ростом, но крепко сколочен. У него густые брови и волосатые руки. Сразу видно, что с ним лучше не связываться.

Он заводится с полуоборота. Все требовали остановиться у Сиданя, потому он решил пропустить Дом профсоюзов. А где были эти парни, почему молчали? Вот всегда так, сделаешь доброе дело и неприятностей не оберешься. Недавно в Дабэйяо чинили мостовую, машин скопилось — минимум на полчаса. Самые нетерпеливые стали просить: «Хозяин, открой дверь, позарез нужно выйти!» По правилам двери открываются только на остановках. Он мог бы не обращать внимания на просьбы, но сердце у него мягкое. Сколько раз он нарушал правила и выпускал пассажиров! Сейчас он пожалел едущих до Сиданя — и нате пожалуйста. Чего хотят эти двое — ищут повод для драки? Весь красный, он закричал:

— Эй, вы! Хотите вытащить из кабины — тащите, я все равно дальше не поеду. Пусть машина торчит здесь, отвечать будете вы.

Парни всерьез не тащили, топали ногами и ругались. Дрожа от возмущения, Хань Дуншэн повернулся к пассажирам:

— Послушайте, ведь правда все требовали остановить у Сиданя? Вы можете подтвердить?

Подтвердила только кондукторша Ся Сяоли:

— Ну да, все хотели сойти у Сиданя, а теперь капризничают…

Из пассажиров никто не проронил ни слова.

Обиженный Хань Дуншэн возобновил перепалку с парнями. Он уже готов был с ними схватиться.

Возле остановки образовалась пробка. Автобусы все прибывали и быстро образовали длинную очередь.

Регулировщик на перекрестке кипятился, но сделать ничего не мог. А тут еще скапливались зеваки — пешие и на велосипедах.

Все это происходило на пересечении улицы Сидань с главной магистралью, улицей Вечного Спокойствия, расцвеченной флагами, по которой непрерывным потоком шел транспорт.

Дело принимало неприятный оборот.

Неудивительно, что пассажиры не поддержали водителя.

Те, кто требовал остановиться в Сидане, уже сошли. Те же, кого Сидань не интересовал, не прислушивались к спору. К тому же люди обычно руководствуются правилом: меньше скажешь — меньше пожалеешь.

Сейчас большинство в автобусе составляли те, кто вошел в Сидани. Они чувствовали себя неуютно, но толком не знали, в чем дело, и потому лишь хмурились и молчали.

Подошел регулировщик, с ним члены бригады охраны порядка. Парни, затеявшие перепалку, почли за благо скрыться.

Но Хань Дуншэн не взял в руки баранку, он покинул кабину, вошел в салон и крикнул:

— Машина дальше не пойдет. Прошу всех выйти!

Регулировщик спросил, в чем дело.

Обиженно поглядывая на место, где только что стояли парни, Хань Дуншэн ударился в амбицию:

— Ага, хулиганов отпустили, а меня хотите наказать! Пожалуйста, я все равно больше не работаю.

С этими словами он передал регулировщику пачку красных, желтых, синих и зеленых «Талонов регистрации нарушений правил водителями г. Пекина».

Эти талоны водители обычно берегут от инспекторов как зеницу ока.

Регулировщик с ледяным спокойствием вернул талоны.

— Сначала отгоните машину в сторону.

Хань Дуншэн скрестил руки на груди и, не отрывая глаз от часов на здании Центрального телеграфа, заявил:

— Машина сломана, дальше ехать нельзя.

Видя, что конфликт затягивается, регулировщик стал расчищать путь для стоявших вереницей машин. Тем временем члены бригады охраны порядка уговаривали разойтись любопытных.

Хань Дуншэн вновь объявил пассажирам:

— Поломка машины, дальше не поедем, прошу всех выйти.

Человек десять сходят, остальные даже не собираются. Особенно те, кому посчастливилось захватить сидячие места. Как расстанешься с такой нежданной добычей! Тем более что жизнь учит терпению — оно помогает достичь недостижимого. Через раскрытые двери входят новые пассажиры, не обращая внимания на пронзительный голос кондукторши. Как бы то ни было, лучше находиться в машине — ведь следующая придет неизвестно когда. Любая, даже малая реальность надежнее самой блестящей перспективы.

Один из пассажиров протягивает Ся Сяоли деньги. Та сердится:

— Какой билет, видите, машина стоит!

— А я еду с начальной станции.

Кондукторша сдается:

— Ничего, обойдетесь.

Рядом с автобусом промчалось несколько такси. На душе у Хань Дуншэна стало еще муторнее.

Светящиеся опознавательные знаки на крышах такси он пренебрежительно называл «могилками», а самих таксистов «могильщиками». Но он очень им завидовал.

Хань Дуншэну шел тридцать первый год. Отец его служил поваром второй руки в захудалом ресторанчике, помещавшемся в переулке, мать не работала, вела хозяйство. Сестры тоже работали в ресторане: одна резала овощи и готовила подливы, другая разносила блюда. Гордостью семьи был младший брат. Он устроился в крупный институт в западной части Пекина, правда, всего лишь каменщиком ремонтно-строительного отдела. Однажды всем преподавателям выдали по экземпляру энциклопедического словаря «Море слов». Административному и техническому персоналу словарь как будто не очень нужен, но в соответствии с традицией уравнительного распределения благ брат тоже получил экземпляр. И тут же перепродал его за сорок юаней. Время от времени подобные случаи повторялись, и Хань Дуншэн почувствовал себя обделенным: от автопарка он только и получал что пару перчаток в год.

Хань Дуншэна еще застала кампания по отправке городской молодежи в деревню и горные районы. Он попал в последнюю партию — позже выпускникам средних школ уже не нужно было проходить через это испытание. Работая в поле, обливаясь потом, он мечтал стать промышленным рабочим. Такой случай представился: небольшое угледобывающее предприятие в Фаншане объявило набор. После этого он узнал, что шахтерам приходится еще тяжелее, нежели крестьянам. Тогда он стал мечтать о возвращении в город. И тут ему, можно сказать, здорово повезло: «названый брат» его отца служил бригадиром в автобусном управлении и помог Хань Дуншэню перевестись в автоколонну. Перед увольнением с шахты ему предложили подписаться под заявлением о том, что он добровольно переходит из рабочих четвертого разряда во второй. Он поставил свою подпись без колебаний. В автоколонне ему пришлось начинать все сначала. Два года он был кондуктором и лишь потом сдал на водительские права. И все это время он был в общем доволен судьбой. Только год назад у него стало сосать под ложечкой.

Причина — быстрое распространение такси.

Совсем недавно в Пекине было немногим более тысячи таксомоторов и ремесло таксиста отнюдь не считалось прибыльным. Теперь же в городе свыше десяти тысяч машин, и повсюду слышны рассказы о том, как их обладатели гребут деньги лопатой. Во всем автобусно-троллейбусном управлении насчитывается десять тысяч водителей — меньше, чем таксистов.

И рост продолжается. В самой крупной таксомоторной компании «Метрополис» число машин уже превысило три тысячи. Следом идет Городская таксомоторная компания — тысяча восемьсот машин. А затем еще более сотни названий — всякие там «Дальний полет», «Комфорт», «Дружба», даже «Шангри-Ла». Чего только не придумают.

После Освобождения велорикши с почтением и завистью взирали на водителей автобусов, а теперь те с высоты своих кабин смотрят на таксистов и испытывают к ним острую, как зубная боль, зависть. Хань Дуншэн еще не так страдает, как другие.

Каждое утро он встает до рассвета. Живет он в глубине старинного переулка, в традиционном пекинском дворике, в комнате чуть больше десятиметровой, очень скромно обставленной. На сооруженном им самим шкафчике стоит будильник, купленный еще к свадьбе. Он уже два года молчит, но Хань не несет его в ремонт, он и без будильника просыпается ровно в половине четвертого.

Спит он вместе с женой и ребенком на деревянной двухспальной кровати, теперь уже не модной. Ребенку пошел пятый год, но в детский сад его не водят. Дело в том, что Хань с женой мусульмане, а в мусульманский детский сад попасть трудно. Это усложняет жизнь. Они с женой молоды, как говорится, в самом соку. Но ребенок уже большой, как при нем заниматься любовью? То забормочет во сне, то скрипнет зубами — всякая охота пропадет, сам себя не уважаешь. Но это бы еще ладно — у соседей не лучше. Труднее всего мириться с тем, что одним выпало на долю крутить баранку автобуса, тогда как другие водят такси.