22 ноября 1983 года в восемь часов вечера Юй Цюпин ворвалась в гостиную профессора Чжу Шэньду. В таком волнении и растерянности, что, сбрасывая пальто, ненароком оторвала красивую, с переливами, голубую пуговицу, а здороваясь, выказала сверхобычную почтительность. Чжу Шэньду нахмурил бровь правого глаза, приподнял веко левого, а Юй Цюпин плюхнулась на диван и лишь тогда вымолвила:

— Этот ничтожный Чжао открыто бросил вам вызов!

— Что за Чжао и какой вызов? — не понял ее Чжу Шэньду.

— «Слабак» Чжао — Чжао Сяоцян!

— Какой такой Чжао Сяоцян? — брезгливо процедил профессор, словно эти три слога «чжао-сяо-цян» обозначали какой-нибудь редкостный микроб, лабораторным путем обнаруженный в экскрементах.

— Плешивый такой коротышка, — еще больше взвинчиваясь и потому совершенно невразумительно принялась объяснять Юй Цюпин, — мать его развелась, а он школьником таскал груши из общественного сада. И вроде в Канаде стажировался. Три года потратил, и на что?! Выучился, видите ли, золотых рыбок разводить. А теперь вот статью тиснул — мыться, говорит, надо утром!

Словно бомба взорвалась над ухом Чжу Шэньду.

— Что? Утром? У-у-утром, — даже начал он заикаться, — мы-мы-мыться? Так что же это, тогда, может, и го-го-говорить но-но-ногами станем, а пе-пе-петухи я-я-яйца на-начнут нести?!

Юй Цюпин расстегнула модную сумочку из искусственной кожи, достала местную «Вечерку» и ткнула пальцем в «Канадскую россыпь» на третьей странице — одну из серии статей Чжао Сяоцяна. Засуетилась, отыскивая дальнозоркому профессору очки, и когда он нацепил их, то увидел зловредные фразы, отмеченные красным карандашом (а одно слово было даже подчеркнуто):

«…B нашей стране большинство обычно моется вечером, перед сном. Здесь же люди предпочитают принимать ванну поутру, встав с постели…»

Он проглядел всю третью полосу вечерней газеты, но лишь эти, выделенные красным карандашом слова, по соседству с «Маленькими бытовыми хитростями: как устранить запах изо рта», — лишь они и заслуживали хмыканья профессора Чжу.

— В сущности, — произнося это, Юй Цюпин очень мило надула губки, так что нижняя выпятилась этаким совочком, — в сущности, это серьезная проблема, когда мыться, утром или вечером. Кто он такой, этот Чжао Сяоцян? Ну, побывал в Канаде, и что? Канадская луна — она что, круглее китайской? Мне бы предложили поехать в Канаду — отказалась бы! Подумаешь, в Канаду съездил — и уже возомнил о себе! С чего он взял, что именно по-канадски купаться правильно? У нас тут, в В., не канадцы живут! Или может, девять десятых наших горожан — рабочие, служащие, овощеводы из пригородов — все по канадам разгуливают? А если канадцы непочтительны к родителям, то и мы должны быть такими же? Да и потом, Канада…

От этой громыхающей «Канады», казалось, лопнет голова, и Чжу Шэньду замахал руками:

— Ах, наивное дитя, что взывать к его разуму…

Тут звякнул колокольчик у дверей, и трое самодовольных учеников Чжу Шэньду, обычно прибывающих по вечерам на поклон к профессору, явились, дабы выразить свое отвращение к «бредням» этого мелкотравчатого Чжао Сяоцяна. Особенно возмутила их ужасающая непочтительность по отношению к многоуважаемому Чжу. Основы куповедения, опасались они, могут быть в корне потрясены.

— Полно вам. — Многоуважаемый Чжу начал слегка выходить из себя. — Юнец, молоко на губах не обсохло, покрутился за границей, поднахватался и болтает невесть что, стоит ли толковать об этом!

Высказавшись так, он глубоко вдохнул и шумно выдохнул, при этом в горле что-то клекнуло, будто петух спросонья кукарекнул. Этаким манером он обычно намекал гостям, что пора и честь знать. Но сегодня звуки были особенно колоритными, в них слышалась и «сумрачная завеса дождя», и даже «стена ливня».

В этот вечер Чжу Шэньду вел себя еще вполне благопристойно. Через пару дней, однако, город взорвался слухами: «Чжу Шэньду вознегодовал», «Чжу Шэньду считает Чжао Сяоцяна мелкотравчатым», «многоуважаемый Чжу назвал Чжао Сяоцяна негодяем и послал подальше», «профессор Чжу заявил, что у Чжао Сяоцяна не тот уровень», «доктор Чжу полагает, что рассуждение Чжао Сяоцяна с душком», «Чжу Шэньду сказал…».

Не имея ног, слухи тем не менее доходили до ушей Чжао Сяоцяна.

У того тоже была своя «братия» и довольно сплоченная. Наибольшую активность проявлял высокий, тощий, хромой, не по летам бородатый малый с большими, как у женщины, глазами. Звали его Ли Лили.

— Какое бескультурье, какое невежество, какая тупость! — возмущенно всплескивал он руками. — Это их куповедение — пустой звук. У всех у них единственная забота: благополучно достичь последнего рубежа — крематория!

Чжао Сяоцян штурмовал зоологию и действительно постоянно экспериментировал с золотыми рыбками, изучая наследственные мутации, что и вызвало презрительное замечание Юй Цюпин: «Отправился за границу, чтобы выучиться, видите ли, золотых рыбок разводить». Он и предположить не мог, что его статейка, тиснутая, как говорится, на задворках вечерней газеты, вызовет такую бурю, и уже сожалел, что сочинил весь этот вздор. И строго одернул Ли Лили, осмелившегося задеть Чжу Шэньду.

— Учитель Чжу, — сказал он, — немало совершил. Его эпохальные куповедческие идеи двинули наш город далеко вперед по пути прогресса. Никто не сможет вычеркнуть глубокоуважаемого Чжу из истории. И японским он к тому же владеет. Почтенный Чжу взрастил меня, был ко мне добр. Я всегда буду помнить, что учиться в Канаду поехал именно по его рекомендации. Глубокоуважаемый Чжу — мой учитель, и совесть не позволит мне забыть об этом. Тут просто мелкое недоразумение, объяснимся, и дело с концом.

У Ли Лили от ярости дрожали губы, и, тыча пальцем в Чжао Сяоцяна, он закричал:

— Книжник! Книжный червь! Чем больше читаешь, тем больше тупеешь! Где-то голову потерял, а где — не знаю, как когда-то здорово сказанул Линь Бяо.

Чжао Сяоцян лишь ухмыльнулся. С такими гостями, как Ли Лили, он всегда был приветлив, смеялся, беседовал, порой не без пользы для себя. Но он, в конце концов, другого сорта человек, он не может, да и не хочет считаться «духовным вождем» этого скопища. Нет и никогда не было у него нужды в таких, как этот Ли Лили. Тоже мне «штаб»! «Крылья»! Он сам, без всяких крылышек взлетит, ни носильщики, ни советчики ему не нужны, и своих идей достаточно. Они суетились, таскали ему информацию, а он только слушал. У него свои проблемы, свои концепции, он мыслит по-своему.

На следующий день Чжао Сяоцян сел на телефон, но утром дозвониться до Чжу Шэньду не сумел. Днем повезло, но тот обедал и, узнав, кто на проводе, подходить не стал. Через двадцать две минуты последовал ответ, что почтенный Чжу отдыхает. Во второй половине дня Чжао возобновил попытки, однако телефон был прочно занят. Тогда в пять часов рванул к Чжу Шэньду сам. Тот сидел насупленный. Оба чувствовали себя неловко, не зная, что сказать. Поговорили о погоде. И вдруг кто-то упомянул Канаду.

— Бывал я там, не понравилось, гордыня их заела, — высказался Чжу Шэньду.

— Да, да, конечно, — безропотно согласился Чжао Сяоцян. — Я тут, — наконец начал он, запинаясь, — для вечерней газеты написал статью, где как-то вскользь затронул проблему купания, но, поверьте, я ничего и никого конкретно не имел в виду…

Не успел он закончить фразу, как Чжу Шэньду, завопив, подскочил на диване — и довольно высоко: стар, да удал.

— Не надо об этом, ясно? Я не просил вас читать мне лекции по куповедению! Вы же отказываете мне в культуре, в знаниях! Я, по-вашему, туп! И единственная моя забота — благополучно достичь последнего рубежа — крематория! Не так ли?

Чжао Сяоцян остолбенел. С какой быстротой, слово в слово донесли до ушей Чжу Шэньду все, что лишь двадцать четыре часа назад произнес в его доме Ли Лили! Неужели многоуважаемый Чжу установил там подслушивающие устройства? Ах, если бы установил! Тогда Чжу Шэньду знал бы, что всю эту чепуху городил не Чжао Сяоцян, что он и слушать ее не желает, напротив, строго пресек. Конечно, полностью вину с себя не снимешь, произнесено-то было в его доме, он сам предоставил Ли Лили время и место для этих безответственных и, прямо скажем, оскорбительных высказываний, да еще при сем и присутствовал. Все логично. Ведь не у Чжу Шэньду, не на людном перекрестке порол эту чушь Ли Лили, а в его, Чжао, доме, так можно ли считать себя непричастным к этому? Или заявить Чжу Шэньду — я, дескать, «сам по себе»? Отмежеваться от Ли Лили, чтобы вместе с Чжу Шэньду начать на два голоса поносить негодяя?