Поезд подходил к перрону. Чэнь Синь открыл окно — в лицо ударил холодный ветер, шанхайский ветер! Он увидел младшего брата: малый подрос, вытянулся, похорошел. Брат тоже его увидел, он бежал за вагоном, смеялся и кричал:

— Асинь![10]

Сердце Чэнь Синя невольно сжалось, он вдруг почувствовал себя виноватым. Но тут же вспомнил, как десять лет назад, когда отправлялся его поезд, старший брат вот так же бежал за вагоном, провожая его в дорогу, и сердце его успокоилось.

Поезд остановился, и брат, запыхавшись, подбежал к вагону. За разговором с ним и за перетаскиванием багажа Чэнь Синь даже не расслышал, как прощались его жизнерадостные попутчики.

— Афан с невесткой и малышом тоже пришли, только они на улице: на одну телеграмму полагается лишь один перронный билет. Асинь, а вещей у тебя много?

— Не очень. Как мама?

— Ничего, сейчас она дома, стряпает. Поднялась сегодня в три часа утра и отправилась за продуктами.

Чэнь Синь хотел еще что-то сказать, но в носу защипало, горло сдавило. Он опустил голову и так ничего и не сказал. Брат тоже замолчал.

Так, молча, они прошли весь длинный перрон. Старший брат, невестка и малыш поджидали их у выхода. Они выхватили было у Асиня вещи, но, не сделав и нескольких шагов, поспешили отдать обратно: оказалось слишком тяжело. Все рассмеялись. Старший брат схватился за его плечо, младший — подхватил под руку, невестка с ребенком на руках замыкала шествие. Малыш не переставая распевал какую-то нелепую песенку: «Дядя плохой, дядя хороший, дядя у нас ходит в галошах…» И опять все дружно рассмеялись.

— Ты все оформил, как надо? — спросил Афан. — Завтра я отпрошусь с работы и схожу с тобой в бюро по трудоустройству.

— Лучше я с ним схожу, ведь я свободен, — сказал младший брат.

Сердце у Чэнь Синя опять чуть дрогнуло, он взглянул на младшего брата и сказал, улыбнувшись:

— Ладно, пускай уж Асань меня проводит.

Сменив два автобуса, они добрались до дома. Как только вошли, мама вскрикнула: «Асинь!» И, опустив голову, принялась вытирать слезы. Сыновья не знали, как ее успокоить: они нежно любили мать, но чувства свои выражать не умели, стеснялись. Они только смотрели на нее и повторяли:

— Ну, зачем же, зачем же плакать?

Лишь невестке, которая знала, как лучше подойти к свекрови, удалось наконец ее уговорить.

— Ну, а теперь к столу! — И все с чувством облегчения принялись приглашать друг друга. Обеденный стол передвинули на время из маминой шестиметровой комнатушки в большую комнату, где жили старший брат с невесткой. Окинув ее взглядом, Чэнь Синь увидел, что комната, где он когда-то жил вместе с братьями, выглядит теперь совсем по-другому. Светло-зеленые обои, бра и картины, писанные маслом. Новая изящная мебель, стиль ее соответствует размерам и форме комнаты, а цвет необычен.

— Что это за цвет? — спросил Чэнь Синь.

— Под маринованные овощи, — со знанием дела ответил младший брат. — Сейчас это очень модно.

Малыш придвинул к комоду табуретку, вскарабкался на нее и уверенно нажал нужную кнопку магнитофона. Комната наполнилась ритмичными, будоражащими звуками.

— Неплохо живете! — весело сказал Чэнь Синь.

Старший брат, словно извиняясь, усмехнулся и после долгой паузы ответил невпопад:

— Так-так, вернулся, значит…

Вошедшая с блюдом невестка рассмеялась:

— Вернулся. Теперь бы ему только невесту подыскать да жениться.

— Это в моем-то возрасте и с моей внешностью? — сказал Чэнь Синь. — Да кому я нужен?

И все рассмеялись.

А стол уже весь уставлен блюдами. Их более десятка: мясо с земляными орешками, котлеты под соевым соусом, уха из карасей… Все, даже малыш, наперебой подкладывали Чэнь Синю лучшие кусочки, на его тарелке уже выросла целая гора, а ему подкладывали еще и еще, словно желая возместить те тяготы, которые он претерпел за десять лет, что жил вдали от дома. Особенно старался Афан, старший брат, — он вывалил ему на тарелку чуть ли не всю миску с жареным угрем — любимым кушаньем Чэнь Синя. Брат был старше Чэнь Синя на три года, но в детстве Чэнь Синю всегда приходилось его защищать. Афана, высокого и худощавого, ребята прозвали Долговязым. Учился он прекрасно, но в уличных играх слыл рохлей и недотепой: если прыгал через скакалку, она вечно запутывалась у него в ногах, если играли в полицейских и бандитов, его сторона неизменно проигрывала. Поэтому никто не хотел с ним играть. Но Асинь приходил на помощь: «Если Афан не будет играть, я тоже не буду. А я не буду, так и другие не будут, уж я постараюсь». Он был такой: как скажет, так и сделает. И все боялись, что он и вправду им насолит — а насолить он мог крепко, — к тому же без него, такого ловкого и озорного, игра уже не игра, а потому дело кончалось компромиссом. Потом у Афана появилась близорукость, он начал носить очки, внешне все больше и больше стал походить на учителя, и ему дали новое прозвище — «книжный червь». Почему-то эта кличка коробила Чэнь Синя больше, чем Долговязый: стоило ему ее услышать, как он тут же щелкал обидчика по затылку. И мало-помалу охотники дразниться перевелись. Ну, а там грянула «культурная революция», и уже в 1967 году кому-то из них двоих — то ли ему, учившемуся тогда в средней школе первой ступени, то ли брату-старшекласснику — предстояло отправиться по распределению на постоянное жительство в деревню, в производственную бригаду. В таких случаях действовала четкая установка: попросту говоря, «из двух гвоздей выдергивали один». Убитая горем мать, обливаясь слезами, все повторяла: «Для меня что один, что другой… что ладонь, что тыльная сторона…» И Чэнь Синь, которому стало невмоготу, сказал:

— Я поеду в деревню. Ведь Афан такой тюфяк, ему там туго придется. Пускай остается в Шанхае, а я поеду!

И он поехал, а брат его провожал: с обалделым видом стоял в стороне от толпы провожающих, ни слова ему не сказал на прощание, даже не решался на него взглянуть. Но когда поезд тронулся, протиснулся вперед, схватил Чэнь Синя за руку и побежал за вагоном. И потом, когда поезд набрал скорость и разнял их руки, он все еще бежал и бежал…

И вот теперь Чэнь Синь наконец-то вернулся. И ему, и Афану было что вспомнить. Но братья Чэнь не умели выражать свои чувства словами — все их эмоции претворялись в действия. После обеда старший брат заварил чай, невестка отправилась в пристройку, что была самовольно, без разрешения, возведена ими во внутреннем дворике, и приготовила для Чэнь Синя постель, а младший брат занял для него очередь в умывальную комнату… Когда он, сытый и слегка захмелевший, помывшись в горячей воде, растянулся на широкой кровати, где ему предстояло отныне спать вместе с младшим братом, его прямо-таки опьянило ощущение уюта. От чистого теплого одеяла приятно пахло, у изголовья, на письменном столе, горела лампа, ее оранжевый свет мягко освещал невзрачную комнатенку, а возле подушки лежала стопка журналов — их положил кто-то из домашних, они знали, что Чэнь Синь любил почитать перед сном и при этом всегда помнил прочитанное. Да, дом — это дом. После десяти лет скитаний он все-таки вернулся. Его охватило чувство покоя, какого он никогда не испытывал прежде. Он не стал читать, а сразу сомкнул глаза и заснул. Когда он проснулся, уже смеркалось; кто-то вошел в комнату и выключил лампу. В наступившей темноте он широко раскрыл глаза и еще раз подумал: «Вернулся!» А затем снова закрыл глаза и заснул глубоким, спокойным сном.

На другой день с утра Чэнь Синь отправился оформляться в бюро по трудоустройству. Его сопровождал младший брат. Треугольная площадка возле автобусной остановки, прежде пустая, теперь вся была заставлена лотками закройщиков и швейными машинами. К ним тут же подскочил какой-то парень с клеенчатым сантиметром на шее и спросил:

— Скроить чего-нибудь?

Оба отрицательно мотнули головой, и парень отошел. Чэнь Синь, обернувшись, с любопытством на него посмотрел: малый был прекрасно одет — модная теплая куртка, брюки-клеш, — ни дать ни взять живой манекен, зазывающий клиентов. Брат потянул его за рукав: