— Есть люди, которые считают, что открытие производства — это что-то принципиально новое, а открытие дома для престарелых, куда можно за большие деньги помещать и тех стариков, которые живут в городах, тем самым решая социальные проблемы старшего поколения, это вообще что-то из ряда вон выходящее. Мне кажется, что я стал понимать сложности современной жизни кибуца, — сказал Михаэль без ложной скромности. — Но наша проблема в другом: мы не знаем, что происходит в кибуце в результате таких новшеств. И не потому, что нам об этом никто не сказал, а потому, что сами кибуцники не понимают, что у них происходит.

— О чем это ты? — подал голос Нахари.

— Есть что-то, чего они не понимают, потому что изнутри кибуца этого не увидишь, — пояснил Михаэль. — Мне кажется, что Дворка, старшие дети Оснат, Моше и Джоджо, а также медсестра знают, что произошло, но сами не догадываются, что знают.

— Извини, — холодно сказал Нахари, — по-моему, ты — как бы это поточнее сказать — выражаешься слишком загадочно.

— Да это все равно что проводить расследование внутри семьи. Мне кажется, что люди оказались в ловушке, — сказал Михаэль, — из-за стереотипов и почти семейных отношений. Кибуц — та же семья, только в ней триста членов. Я это понял из того, что прочитал, а не из того, что удалось услышать от людей, близко знакомых с жизнью в кибуце.

Нахари долго хранил молчание, а затем без иронии произнес:

— Судя по тому, что ты сказал, мы должны отнестись к этому делу как к семейному убийству.

— Примерно так, — согласился Михаэль, который успел уже успокоиться. — Вся беда в том, что пока у меня нет подозреваемых и нет версий.

— А что с этим сумасшедшим парнем? — спросила Сарит.

— С Янкеле? Его серьезно подозревать нельзя. Да, он бродил около ее дома по ночам, но он ее не убивал — он ее слишком любил.

— Почему? — вновь спросила Сарит.

— Это сложно объяснить, — туманно заметил Михаэль. — И это связано с особенностями его болезни. У него была навязчивая идея — ему казалось, что он должен беречь ее целомудрие. Но у Янкеле не было ни малейшего представления о паратионе. И никаких контактов со Срулке. Кроме того, он не мог совершить это убийство, потому что в это время он находился на фабрике вместе с Дейвом — парнем из Канады, с которым мне надо будет еще поговорить.

— Но его мать… — произнесла Авигайль.

— Да, — согласился с ней Михаэль, — его мать — это совершенно другое дело.

После этого обсуждались конкретные вопросы, касающиеся Авигайль, которая уже побывала во всех высоких кабинетах, вызвав нескрываемую зависть Сарит. Затем было решено закончить совещание, как это часто бывает, когда каждый чувствует, что разговор зашел в тупик. Лишь Нахари решил подвести своего рода итоги и сказал:

— Соберитесь. Это дело такое же, как и другие дела. Мы должны найти мотив. Переговорите еще раз с Мерозом. Кстати, как он повел себя при проверке на полиграфе?

— Мы еще не проводили проверку из-за его сердечного приступа. Приступ был серьезный, и придется ждать еще недели четыре, — сказал Михаэль.

После его слов все стали расходиться.

Шум за дверями секретариата заставил полицейских говорить тише. Кто-то стал дергать ручку дверной защелки вверх и вниз. Затем раздался крик:

— Открывайте!

— Я же вам говорил! — победно прошептал Джоджо. — Вот и Фаня!

Михаэль дал знак, и эксперт положил бутылочку в пакет и заклеил его. Махлуф Леви сказал, что работа закончена. Михаэль посторонился, чтобы выпустить их из комнаты, которая была явно мала для всех. В кассе и бухгалтерии разрывались телефоны. Фаня влетела в открытую дверь, оттолкнув Махлуфа Леви и эксперта в сторону. Проигнорировав Михаэля, она прямиком направилась к Моше и стала кричать, заглушая всех остальных.

— Что ты с ним сделал? Что ты с ним сделал, ублюдок?

— Фаня, — сказал Моше, — успокойся, Фаня.

— Ты что-то кому-то сказал, и его увезли на «скорой»! — завопила Фаня. — А мне, его матери, никто не говорит ни слова!

— Это только для анализов, — сказал Джоджо. — С ним никто ничего делать не собирается.

— А где медсестра? Я никак не могу ее найти!

— Она уволилась. У нас нет медсестры, — сказал Моше.

— Сейчас же отправьте меня к моему ребенку. Сию же минуту! — кричала Фаня, наступая на Моше, хватая его за руку и таща за собой. — Мы сейчас поедем туда, где мой мальчик!

Моше посмотрел на Михаэля, молчаливо умоляя его о помощи.

— Он в больнице Ашкелона, — успокаивающе сказал Михаэль. — Завтра его отправят домой, а сегодня будут делать анализы.

— Это еще кто? — спросила Фаня, и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Везите меня туда! — Она отпустила руку Моше, повернулась к Михаэлю и смерила его сердитым взглядом: — Немедленно везите меня туда! Ашкелон! Ишь чего надумали!

— В этом нет никакого смысла. Завтра он будет дома, — убеждал Моше.

— Для меня нет никаких завтра, — проговорила Фаня. — Это, может, ты такой умный, что знаешь, что будет завтра. А у меня нет завтра. Если не отвезете меня сейчас, то я пешком пойду. Пешком! — На последних словах она перешла на визг. Поднявшись на цыпочки, Фаня своими распухшими руками ухватила Михаэля за воротник и стала трясти его, выкрикивая бессвязные звуки.

Михаэль с трудом оторвал ее руки от воротника, который стал уже потрескивать. Заметив у нее на руке вытатуированный номер, он попросил Моше:

— Какие проблемы? Отвезите ее в Ашкелон, а завтра вернете назад. Ее сын находится в психиатрической палате. Я с ней переговорю завтра, когда она вернется.

Фаня тут же успокоилась. Тело ее обмякло, но руки продолжали дрожать. Она села в кресло и поджала губы.

— Ладно уж, — сказал Моше дрожащим голосом, — я тебя отвезу. Ты одна поедешь или с Гутой?

Фаня не отвечала. Она встала и направилась к выходу. Моше последовал за ней.

— Кто такая Гута? — спросил Михаэль.

— Ее сестра, — быстро ответил Джоджо.

— У них очень близкие отношения?

— Они вместе приехали сюда после войны. Гута старше.

— Она тоже такая?

— Нет, — сказал Джоджо, не переспрашивая, что Михаэль имел в виду. — Гута нормальная. Она руководит молочным комплексом. Ее коровы завоевали множество призов. Говорят, когда ее дочка была маленькой, ей приходилось ползать на четвереньках и говорить «му-у», чтобы мать уделяла ей столько же внимания, сколько коровам. Она работает, как ненормальная.

Михаэль вспомнил рассказы Аарона Мероза.

— Она общительная женщина? — спросил Михаэль у Джоджо, и тот, не дожидаясь разъяснений, ответил:

— Она разговаривает как нормальные люди. Говорит на иврите без акцента — выучила язык еще до приезда в Израиль.

— Молочное производство и пошивочный цех, — вслух стал размышлять Михаэль, — наверное, составляют главное производство кубуца. В пошивочной мастерской не обходится без слухов, правда?

Джоджо вздрогнул и прошептал:

— К сестрам это не относится. Они уже одной ногой в могиле и ни с кем особо не разговаривают. Фаня вообще молчит, а Гута иногда выступает на общих собраниях. Но очень редко. А уж если выступит…

— Вы хотите сказать, что ее выступления весомы?

— Еще как весомы, — ответил Джоджо.

— Я хочу с ней поговорить, — сказал Михаэль, в голове которого уже созрел план.

— Сейчас? — спросил Джоджо. — Зачем? — Михаэль не ответил. — Вы хотите, чтобы я отвел вас к ней? — Михаэль кивнул. Джоджо посмотрел на часы и сказал: — Ну ладно.

Они быстро пошли по дорожкам кибуца. Михаэль постоянно ощущал несовпадение темпа его шагов с благостным покоем вокруг. Им пришлось пройти весь кибуц, пока они оказались у дома Гуты. Джоджо вежливо постучал. Дверь открылась сразу, словно за ней кто-то стоял и ждал посетителей. Симек, муж Гуты, сидел и читал газеты, положив ноги на плетеный стул. Гута с тряпкой стояла у порога.

— Подождите, — сказала оно Джоджо, — через минуту высохнет, и вы войдете.

После этих слов она сухой тряпкой стала вытирать пол и по ходу дела справилась о здоровье детей Джоджо. Михаэль понял, что его появление замечено, несмотря на нарочитое отсутствие интереса.