— Астхиг! — вскрикнул Мурад. Он прекрасно знал о том, что жена в это время должна быть на фабрике.

Астхиг слегка приподняла голову.

— Не волнуйся, дорогой, меня просто уволили с фабрики. Я решила немного прилечь отдохнуть.

Мурад обнял Астхиг и стал нежно целовать ее волосы.

— Что мы теперь будем делать, чем жить? — спросила Астхиг с тревогой в голосе. — У нас совсем нет денег.

— Ничего, не отчаивайся, как-нибудь проживем, — пытался успокоить жену Мурад, садясь рядом с постелью. — Скоро получим разрешение и уедем на родину, а там…

Мурад полузакрыл глаза.

Каждый раз, говоря об этом, он старался представить себе то большое человеческое счастье, которое ожидало его с семьей в Советской Армении.

— А до этого не отдать ли нам Такуи на фабрику? — спросила мягко Астхиг. — Как-никак это будет для нас поддержкой.

— Нет, пусть Такуи учится. Я найду себе временную работу: землю буду копать, опять в порт грузчиком пойду, но девочку свою в этот ад, называемый фабрикой, не отдам, — решительно сказал Мурад и вышел на улицу, чтобы встретить Такуи.

Несмотря на новую беду, так неожиданно обрушившуюся на них, Мурад не унывал. На душе у него было легко: он почему-то был уверен, что скоро всем их бедствиям настанет конец и они навсегда вырвутся из этого буржуазного мира, где честному человеку стало совсем тесно.

И действительно, через месяц все демократические газеты сообщили о том, что советское правительство разрешило репатриацию армян.

Вскоре Мурад получил визу и с первой партией репатриантов выехал в Советскую Армению со своей семьей.

Наконец-то все собрались вместе! Два дня назад из Москвы приехала на каникулы дочь Заназан, а сегодня утренним поездом сын Мурад из Ленинакана. Сирануш была счастлива. Стройная, гибкая, несмотря на свои пятьдесят лет, она легко ходила по дому, ее большие ласковые черные глаза сегодня светились особенно ярко, и улыбка не сходила с ее все еще молодого, красивого лица. Вот ее дети вернулись опять в родной дом. Как быстро они выросли, стали совсем-совсем взрослыми! У каждого своя дорога, свое место в жизни. Мурад, ее первенец, после войны возвратился на Ленинаканский текстильный комбинат и по-прежнему работает там помощником мастера. У Мурада умная голова и золотые руки, недаром его так уважают рабочие комбината. Мурад далеко пойдет, Сирануш знает это и твердо верит в успехи сына; жаль только, что он медлит с женитьбой, ей ведь хочется понянчить внучат. «Нужно поговорить с ним об этом», — вздохнув, решает Сирануш. А у Заназан чудесный голос, талант. Когда она поет старинные армянские народные песни, полные тоски, слезы невольно выступают из глаз. Заназан кончает Московскую консерваторию, учится у лучших профессоров страны. Через год она совсем вернется на родину и своими песнями будет радовать народ. Завидная доля, что и говорить…

За окном догорал день, ветерок слегка покачивал тюлевые занавеси. В большой столовой за чайным столом собралась вся семья.

Мурад уговаривал отца взять отпуск и поехать в Джермук:

— Правда, папа, поехали бы все вместе. Поверь, будет чудесно. Хоть на время избавим маму от домашних хлопот, а нашей певице перед выпускными экзаменами горный воздух просто необходим: она, бедняжка, живя столько лет на севере, наверно, совсем забыла, как выглядят наши горы. Видишь, какая она хрупкая стала, — Мурад с видом заговорщика подмигнул сестре. — Тебе тоже не мешает отдохнуть: виски твои поседели, под глазами синяки. От кабинетной жизни да от вечных заседаний ты у нас, чего доброго, состаришься раньше времени.

— Как ты сказал? — Апет всем корпусом повернулся к сыну и грозно посмотрел на него. — Значит, по-твоему, я состарился? Ну, это мы сейчас проверим. — Он отодвинул от себя стакан и сахарницу, завернул скатерть и, положив локоть на край стола, предложил Мураду: — Давай руку. Интересно, у кого она сильнее — у тебя, молодого, или у меня?

— Ах, так! — Мурад закатал рукав сорочки, поудобнее устроился на стуле против отца и, крепко взяв его руку, попытался пригнуть ее к столу, приговаривая: — Только чур, локоть от стола не отрывать.

Мурад в азарте даже не заметил, как капельки пота выступили у него на лбу, а дыхание стало прерывистым. Апет же сидел спокойно и только улыбался, глядя на сына. Вот рука Мурада начала дрожать, — почувствовав это, Апет перешел в наступление, усилил нажим. Еще немного — и он прижал бы руку Мурада к столу, если бы не Сирануш.

— Хватит вам, перестаньте, — вмешалась она. — Апет, оставь, не маленький ведь, мальчику руку вывихнешь.

— Не бойся, он нашей породы, да еще мастеровой, выдержит.

— Перестань, — сказала Сирануш, подошла к ним и схватила руку Апета.

— Ну как, состарился твой отец? — Апет разжал кулак.

— Я и не утверждал этого… Папа, шутки в сторону, как же мы решаем с поездкой? — спросил Мурад, вытирая лицо.

— В Джермуке мне нечего делать, сидячий отдых не по мне. Поезжайте втроем. Я если и возьму отпуск, то лучше займусь охотой. Август — золотое время для охоты.

— Ой, я бы тоже с удовольствием, но… — Мурад замялся. — Но женщин ведь не потащишь по горам.

— Ты за нас не беспокойся, иди с папой истреблять птичек. На большее ты все равно не способен. Мы с мамой великолепно отдохнем вдвоем, — обиделась Заназан.

— Злючка!

— Сам ты злючка, а еще… Ладно уж, не скажу, — поддразнила Заназан брата, как бывало в детстве, и сама засмеялась.

Сирануш, разливая чай, украдкой разглядывала своих детей, и ласковая, чуть гордая улыбка не сходила с ее лица. Какое счастье иметь таких хороших и красивых детей! Мурад — крепыш и здоровяк, он всем своим видом, добротой и рассудительностью напоминает ее брата Гугаса. Худощавое, открытое лицо с крупными чертами. Подбородок у Мурада, как у отца, выступает немного вперед. Говорят, это признак упрямства; должно быть, правду говорят. У Апета в роду все отличались упрямством, и сын тоже пошел в отца, такой же сильный, неугомонный и смелый; вот ростом не вышел, на целую голову ниже Апета, зато шире в плечах. Ему уже двадцать шестой год, а улыбка совсем детская и на щеках румянец. Жаль, Заназан совсем не похожа на брата, она всегда была хрупкой, а сейчас, похудев, вовсе стала тоненькой, даже ямочки на щеках кажутся совсем крошечными. Новая прическа ей очень к лицу. Когда Заназан опускает карие глаза, длинные ресницы прикрывают их. У Заназан мягкий характер и любящее сердце, Сирануш хорошо знает это. Четыре года жизни в столице пошли на пользу Заназан, у нее появилась какая-то особая осанка, даже походка стала иной. Она научилась одеваться со вкусом и держит себя с достоинством, а вот что Заназан красит ногти, это не нравится Сирануш…

Протяжный звонок в передней прервал размышления Сирануш, она пошла открывать двери.

— Кто там? — спросил Апет.

В ответ раздался громкий голос:

— Эй, эй! Враг, сторонись! Друг, поклонись! Караван Гугаса идет!

— Завен! — Апет, узнав по этому кличу своего друга детства, бывшего чабана Завена, пошел ему навстречу.

— Что, не ждали? — Завен схватил Апета в свои могучие объятия и закружился с ним.

— Ну и медведь, все кости мне переломал! Силища же у тебя!

— Мы народ деревенский, питаемся кислым молоком и пшеничным хлебом, а мясо запиваем вином, оттого и сильны. — Завен выпустил Апета и, заметив за столом Мурада и Заназан, воскликнул: — Ба! Кого я вижу! Прилетели, значит? Здравствуй, герой! Здравствуй, соловушка! — Он крепко пожал руку Мураду, расцеловался с Заназан и повернулся к Сирануш. — Честное слово, никто не поверит, если скажешь, что у красавицы Сирануш сын — жених, а дочка — невеста. Скажи, Сирануш, неужели время не имеет над тобой никакой власти? Ты такая же молодая, стройная, какой была целых тридцать лет тому назад, когда по тебе убивались молодцы всей нашей долины и я, конечно, в их числе.