Милая Жюли, не сокрушайся, прошу тебя. Пойми, дорогая, в конечном итоге все люди смертны. Но разве можно сравнивать смерть в покое, вдали от борьбы миллионов людей за право на жизнь, со смертью борца за это право, со славной смертью коммуниста за торжество его идей! Нет, тысячу раз нет! Ты знаешь, что я страстно люблю жизнь, и умереть нелегко, но если этого сегодня требует наш долг, так будем же стойкими до конца.
Передай мой сердечный привет товарищу Нодье, скажи ему, что все мои товарищи, несмотря на нечеловеческие истязания, которым они подверглись в этом фашистском застенке, вели себя с достоинством, подобающим коммунистам. Мы все идем на смерть с высоко поднятой головой.
Поцелуй в последний раз за меня нашего славного сына. Жму руку твоего отца. Обнимаю и целую тебя, мой бесценный друг, и уношу с собой твой светлый образ борца, товарища и друга.
Твой Качаз».
Мурад Сарян, прочитав последнее письмо, долго сидел неподвижно и отсутствующим взглядом смотрел на строчки, а они двигались, бежали и уносили его мысли далеко, далеко. Но вот перед ним встал живой Качаз, жилистый, смуглый, с горящими глазами, всегда живой, жизнерадостный, и Мурад точно услышал его звонкий голос: «Не падай духом! Придет время, и для нас засветит солнце!» Когда это он говорил?.. Ну, конечно, в Стамбульском порту, когда Мурад, Мушег и Каро уезжали в Грецию.
…Кончилась летняя ночь, и наступил рассвет. Только когда первые лучи утреннего солнца заглянули в окно, Мурад встал, кулаки его были сжаты. Боясь разбудить мирно спавших Астхиг и Такуи, он осторожно, на цыпочках подошел к кровати, быстро разделся и лег. Но заснуть ему так и не удалось. Мурад все думал о своем брате и товарище, о тех героических событиях, участником которых Качазу посчастливилось быть.
Через несколько дней начался сбор средств на танковую колонну. Мурад бегал по заводам и фабрикам, подбирал людей, распределял подписные листы. Мушег первым закончил сбор средств среди шоферов и механиков своего гаража. Сдавая собранные деньги Мураду, он возбужденно рассказывал:
— Я никогда в жизни не видел подобного! Самые бедные рабочие не хотели быть в стороне. Старый шофер Погос принес старинные золотые часы. «Единственная память о моей матери. Голодал, но не продавал, а для такого дела не жалко», — сказал он. Семья Руштунянцев пришла — отец, мать, сын и три дочери; каждый принес что-нибудь: колечко, серьги, деньги, а старшая дочь Аракси вышила бисером кисет — на, посмотри, какой красивый, — а в середину положила письмо от имени всей семьи…
— Разве у них есть кто-нибудь из родственников в Красной Армии? — недоуменно спросил Мурад. — Я что-то об этом не слыхал раньше.
— Да нет, они написали письмо бойцу Советской Армии. Ты только почитай.
Мурад взял в руки письмо.
«Дорогой советский боец! На тебя сегодня вся наша надежда! Ты, богатырь свободы, рази врагов огненным мечом, как Давид Сасунский, рассей мрак и дай измученным жаждой свободы людям напиться из родника счастья. Недаром солнце восходит с востока, все ждут тебя, как солнце свободы. Мы, армяне, заброшенные злой судьбой в Ливан, далеки от тебя, но в мыслях своих мы всегда с тобой».
Мурад оторвал глаза от письма и радостно улыбнулся.
— Мы это письмо отпечатаем в тысячах экземпляров и раздадим народу, — сказал он.
В ночь перед собранием Мурад проснулся от страшного крика Астхиг.
— В чем дело?
В разбитое кирпичом окно врывался свежий морской ветер. Раздался выстрел, и сразу же зазвенели осколки посуды.
Астхиг бросилась к Такуи. В это же время за окном мелькнула тень человека, и Мурад услышал быстро удаляющиеся шаги.
С раннего утра на обожженном солнцем поле стали собираться армяне. Они понимали, что сегодня здесь предстоит решительное столкновение, и каждый готовился к нему.
В центре площади было сооружено нечто похожее на трибуну. В то время когда люди, собравшись группами, ждали начала митинга, рабочие заканчивали установку громкоговорителей на деревьях.
Митинг начался. Голос Вартана раздавался по всей площади, его сердечные слова, полные любви и веры к своему народу, просто и ясно доходили до сердца каждого.
— Сбор средств на танковую колонну имени доблестного советского генерала Ивана Баграмяна начался. Пусть великий русский народ знает, что мы, армяне, живущие вдали от родины, не забыли всего того, что он сделал для нас, для нашей дорогой родины, и готовы помочь Красной Армии всем, чем только можем. Мы…
Вартан не закончил говорить — раздался выстрел, другой. На миг все смешалось, люди со сжатыми кулаками бросились к трибуне.
Мурад вздрогнул и посмотрел на трибуну. Рев толпы заглушил его крик — мастер Вартан лежал на ступеньках трибуны, и Мурад увидел маленькую струйку крови на его виске.
Глаза заволокло туманом, но в следующую минуту Мурад, уже ничего не помня, рванулся вперед… Он стоял на трибуне и с болью в голосе начал говорить с незаконченной фразы Вартана. Он видел только суровые лица и сжатые кулаки. Трудно было сказать, сколько их. Они казались Мураду в эту минуту океаном, простиравшимся над всем миром. Он не говорил, он клялся перед памятью не мертвого, а живого друга. Ведь в борьбе люди не умирают, а только падают, и на место павших встают в ряды их ученики, боевые товарищи — все, кто борется за счастье простого человека на земле, и Мурад чувствовал, как вместе с ним клялись тысячи стоявших и рядом, и там, далеко от трибуны.
Такуи, обняв шею матери, бледная от волнения, не в силах была отвести глаза от трибуны: там стоял ее отец, и тысячи людей слушали его умные и смелые слова о великой стране социализма — родине всех трудящихся мира.
Наступил май 1945 года. Весна была в полном разгаре.
Знойное аравийское солнце не успело еще безжалостно выжечь пышную растительность. По вечерам с моря струилась прохлада, дышалось легко и свободно. И на душе было весело. Советские войска вошли в Берлин. Война закончилась. Казалось, пришел конец этому страшному кошмару, так долго державшему в своих тисках народы мира.
Так думали люди, так думал и Мурад Сарян. Вместе со всеми он вышел на улицу и впервые за много лет дышал свободно, полной грудью. Он радовался всему — деревьям, морю, чистому небу, звукам своих собственных шагов. Вот уже прошла вторая неделя, как он подал заявление на имя советского правительства с просьбой разрешить ему вернуться на родину… Неужели ему разрешат выезд? Такому счастью трудно было поверить. С каким восторгом он бросил бы все и уехал туда, где честному человеку предоставлена возможность быть счастливым! Мурад на минуту закрыл глаза, чтобы вспомнить: был ли в его жизни период, хотя бы маленький, о котором можно было сказать, что он жил счастливо? Наконец-то осуществится самая его сокровенная мечта: он уедет на родину! А до отъезда он будет работать. Мурад видел, какие нечеловеческие усилия совершает Астхиг, чтобы кое-как прокормить семью. За годы войны, работая по шестнадцать часов в сутки, тревожась каждый день за судьбу Мурада, она окончательно выбилась из сил.
Легко строить хорошие, на первый взгляд самые обыкновенные, простые планы, но не так просто их осуществить. Казалось бы, чего проще человеку, известному по всей стране своими делами, своей борьбой против фашизма, найти работу по специальности — наборщика или ткача! Но это вовсе не такое простое дело. Сейчас, как и накануне войны, ни один хозяин типографии или фабрики не хотел предоставить работу опасному бунтарю. Мурад по-прежнему обивал пороги контор по найму рабочей силы, а семья его по-прежнему жила на скудный заработок Астхиг.
В один из таких дней случилось то, чего больше всего боялся Мурад. У него было удачное утро: он сумел заработать несколько десятков пиастров на срочной разгрузке парохода. Напевая свою любимую песню, он подошел к дому и растерянно остановился перед дверью — она была полуоткрыта. Он быстро вбежал в комнату и увидел жену лежащей на топчане.
