— Много бурь бушевало над нашей несчастной родиной. Много завоевателей приходило к ним: римляне, византийцы, персы, арабы, дикие степные монголы, наконец, предки теперешних турок — сельджуки. Одни хотели нам навязать свою веру и растворить наш народ среди своих племен, другие — просто стереть нас с лица земли, но ни тем, ни другим не удалось осуществить свои намерения. Куда девались гордые римляне? Что осталось от византийцев? Ничего. Они исчезли, как пылинки. Правда, даже написанная кровью история нашего народа не знает такой поголовной резни, таких ужасов, — но поверьте мне, дети мои, что пройдет и эта буря и засияет для нас солнце, а современные дикари, турецкие палачи, понесут наказание в свое время. Человечество не простит их злодеяний. Их собственный народ проснется от вековой дремоты и спросит у них отчета. А нам поможет русский народ. Поверьте моему слову: спасение нашего народа, рано или поздно, придет с севера, из России.

Наутро с грустью в душе Мурад пустился в обратный путь, пообещав не проговориться об этой чудесной встрече и навестить их при первой возможности.

Возвратясь в деревню, Мурад застал там страшный переполох. Греки спешно угоняли из деревни скот. Некоторые семьи, навьючив на себя все, что могли взять с собой, уходили в лес. Никто не обращал внимания на Мурада. Только один старичок закричал на него:

— Иди, иди! Все из-за вас!

Мурад догадался, что в деревню пришли жандармы, и, чтобы не попасть к ним в руки, пошел к заброшенному сараю в конце деревни и спрятался там в соломе.

Наступила ночь. До Мурада доносились звуки песен — это пьяные жандармы горланили в доме старосты. А затем все стихло. Беспокоясь за судьбу брата и товарищей, Мурад осторожно выбрался из сарая и отправился к дому Теоредиса. Поднявшись на плоскую крышу, он тихонько позвал через дымоход Марту. Заскрипела дверь, и Марта, закутанная в шаль, вышла на улицу.

— Тсс… тише!.. Тебя ищут жандармы. Твоих товарищей забрали. Они спрашивали еще о старике и его сыне, нужно было бы их предупредить, но я не знаю, где они прячутся. Если ты знаешь, скорее беги и предупреди их. Подожди, я тебе вынесу хлеба.

Марта быстро вернулась и сунула ему в руки сверток.

— Николас! Обратно в деревню не возвращайся, поживи у них там. Лучше всего идите в лес, туда жандармы не придут, — шептала она, вся дрожа, и когда Мурад протянул ей руку на прощание, она бросилась к нему на шею и поцеловала его в губы.

Осторожно выйдя из деревни, Мурад побежал к мельнице, надеясь вовремя предупредить учителя и Сако о грозящей им опасности. Ночь была темная. Мурад пробирался наугад, часто проваливаясь в ямы и спотыкаясь о пни, торчащие из-под снега. Мороз крепчал. Мурад потерял одну рукавицу, шапка его съехала набок, но он не чувствовал холода и все бежал.

Вот уже должна быть мельница, это где-то совсем рядом. Впереди блеснули маленькие огненные точки, они то приближались, то удалялись. Вначале Мурад ничего не понимал. Вдруг раздался протяжный вой, потом еще и еще. Мураду даже показалось, что все вокруг — и холмы, и камни, и далекие леса — завыло в один голос, длинно и тоскливо. Сомнений не было: за ним, как за своей добычей, шли голодные волки. Мурад испугался. Он решил вернуться обратно в деревню, но деревня осталась далеко позади, кругом не было ни души — только снежная пустыня и голодные волки. Мерцающие огоньки все приближались, то останавливаясь, то появляясь слева, справа, со всех сторон.

Вдруг перед глазами блеснуло желтое пятно, и сразу же раздался возглас:

— Эй, кто там?

Мурад прерывающимся голосом, стараясь перекричать ветер, закричал:

— Это я, Николас! Уходите скорее, спасайтесь! В деревне жандармы!

В этот же момент его крепко схватили чьи-то сильные руки, и Мурад увидел при свете фонаря усатые пьяные лица и злые глаза. Это были жандармы.

В холодном сарае, куда привели Мурада, были все его товарищи и учитель с сыном.

В полдень жандармы вывели их на улицу, построили в ряд и связали всех одной веревкой. Конец веревки закрепили за седло лошади, и они тронулись в путь. Впереди с завязанными за спиной руками шагал учитель, склонив свою красивую голову на широкую грудь. Ветер слегка шевелил его седую бороду. Сако шел с гордо поднятой головой.

Вся деревня провожала их. Но только добрая попадья, подбежав к Качазу с заплаканными глазами, сунула ему какой-то сверток, остальные были неподвижны, как окаменелые. Мурад отыскал взглядом Марту. Она стояла на крыше, передником вытирая глаза. На один миг их взгляды встретились, Марта махнула ему рукой и что-то крикнула, но Мурад ничего не смог разобрать. Он еще долго вспоминал ее искаженное горем лицо и слышал ее крик.

Сивас — центр вилайета — большой город с узкими, кривыми улицами, застроенный двухэтажными домами с решетчатыми окнами. Вдоль улиц течет узкий арык с мутной, грязной водой. Знойно и пыльно. Повсюду арбузные корки, гнилые фрукты, отбросы, тучи мух.

С раннего утра слышен скрип двухколесных арб, запряженных быками, крики ослов, многоголосый гул. В пестрых платьях и серых чадрах снуют женщины, плетутся старики в поношенной солдатской одежде и красных фесках с черной бахромой. У многих фески обмотаны грязными тряпками в виде чалмы, в знак благочестия. Это окрестные крестьяне везут в город кислое молоко, фрукты, хворост, уголь.

В центре города обширная базарная площадь и большая мечеть в мавританском стиле, с высоким минаретом и широкими гранитными ступенями, ведущими к красивым, вырезанным из кости дверям мечети. Около мечети, поджав под себя ноги, сидят дервиши в грязных одеяниях, в высоких, остроконечных войлочных шапках. Раскачиваясь, они что-то бормочут себе под нос и перебирают длинные четки из косточек маслин. Чуть подальше нищие выставили напоказ покрытые язвами, изуродованные части тела.

Таким увидели ребята город Сивас.

Они уже не боялись попадаться на глаза жандармам. В ту пору в городах Турции таких, как они, беспризорников было много, и почему бы им не сойти за турецких мальчиков из Эрзерума, — ведь могли же их родители быть турками, и, наконец, шла война, и сколько сирот скиталось из города в город! Это пришло ребятам в голову после того, как они встретили на больших дорогах много таких же бездомных, но те были турки и их никто не трогал.

А дорог ребятам пришлось пройти много. Когда жандармы привели их в город и заперли в сарай во дворе полицейского участка, Смпад приуныл, другим тоже казалось, что пришел конец. Только учитель держался внешне спокойно. Он все ходил по холодному сараю и приятным грудным голосом пел старинные армянские песни. А иногда, присаживаясь к ребятам, сидящим вокруг дымящей железной печи, которую они топили той же сырой соломой, на которой спали, учитель рассказывал о героическом прошлом армянского народа, о творчестве средневековых ашугов, цитировал на память большие отрывки из их произведений. Сако был задумчив, всячески заботился о нем; что-то трогательное было в его любви к отцу.

Через несколько дней после их приезда, ночью, пришли жандармы и вывели учителя и его сына во двор.

Перед тем как выйти из сарая, Сако нагнулся к Мураду и прошептал:

— Это, кажется, конец. Слушай и запоминай: там, на чердаке мельницы, спрятаны наши рукописи; если останешься в живых, достань их оттуда и передай нашим. Прощай.

Ребята расплакались, как маленькие. Учитель поднял на них свои большие, задумчивые глаза.

— Вот это лишнее, — сказал он мягко. — Не ожидал я от вас, думал, что вы достойные дети мужественных борцов, которые никогда не боялись смерти. Неужели ошибся? Мужайтесь, дети мои, держите выше головы, не показывайте врагам свою слабость!

Несмотря на окрики жандармов, учитель не спеша обнимал каждого из ребят. Мурад не мог смотреть ему в глаза, когда учитель обнял его за плечи и, чуть улыбаясь, сказал:

— На тебя, мой мальчик, надеюсь больше всех. Руководи ребятами, научи их легче переносить невзгоды жизни.