— Нет, не знаю.
— Сотни полторы, не меньше.
Мурад недоверчиво посмотрел на старшего наборщика.
— Да, да, не меньше, — повторил Мисак. — Не смотри на меня, словно курица на лужу. Подумай сам: зачем тебя, меня и всех рабочих стали бы держать, если бы хозяева не имели прибыли? Ты молод еще и не все понимаешь, но когда-нибудь поймешь — и чем раньше, тем лучше.
— Что же я должен понять?
— А то, что все богатства созданы руками вот таких, как мы с тобой, рабочих. Деньги, которые тратят богачи по вечерам в барах, швыряют в игорных домах, тоже наши, нам они принадлежат по праву, только мы их не получаем.
Но в этот день Мурад был слишком счастлив, чтобы вникать в смысл слов своего собеседника.
— Ну ладно, беги и обрадуй своих. Передай от меня привет господину Сенекериму, скажи, что его книга на той неделе будет готова.
Зажав деньги в кулак, Мурад побежал домой. Еще с лестницы он закричал на весь дом:
— Мадам Сатеник! Мне прибавили! Я получил тридцать пять лир.
— Опять «мадам»! Сколько раз я просила тебя называть меня просто Сатеник!
— Хорошо, Сатеник. Вот деньги.
— Я очень рада за тебя. Ну, умывайся, обед остынет.
За обедом Мурад передал Сенекериму привет от Мисака.
— Ваша книга на той неделе будет готова.
— Книга-то будет готова, а вот чем я платить буду, не знаю, — сказал с грустью Сенекерим.
— Разве книготорговцы не соглашаются покупать? — спросила Сатеник.
— Нет. Они соглашаются продавать ее на комиссионных началах, но сначала я должен выкупить весь тираж, заплатить за бумагу, типографские расходы.
— А много денег нужно? — робко спросил Мурад; ему казалось, что его тридцать пять лир составляют целое состояние.
— Не так много, но все же лир триста — четыреста наберется. Ладно, оставим этот разговор. Как видно, придется уехать отсюда и снова взяться за работу чертежника. Еще ни один армянский литератор не жил своим пером. Куда уж мне!
Мурад встревожился: что же, ему придется снова остаться одному?
— Ведь Мурад уже встал на ноги, — как бы угадав его мысли, добавил Сенекерим. — Он сейчас квалифицированный рабочий и может прилично зарабатывать.
— И жить самостоятельно, не так ли, Мурад? — спросила Сатеник.
Мурад нахмурился.
— Почему ты молчишь?
— Не знаю. Я хочу жить с вами.
— Жаль, Мурад, но нам скоро придется расстаться. Мы вернемся обратно во Францию.
Сатеник прослезилась и, чтобы этого не заметили, поспешно схватила тарелки и вышла из столовой.
— Нам тоже тяжело расставаться, мы уже привыкли к тебе, однако другого выхода я не вижу. Постараемся найти комнатку и устроить тебя. Ты парень способный, и я убежден, что не пропадешь. Во всем слушайся Мисака, он очень хороший и честный человек.
Мураду не верилось, что они уедут. Он потерял покой, ходил мрачный, мало разговаривал, на что-то надеялся. Однако недели через две они все-таки уехали.
Накануне отъезда они втроем пошли в большой, мрачный, как коробка, дом. Там Сатеник сняла ему маленькую комнату за умеренную плату.
Комната, узкая и длинная, с одним маленьким окном около потолка, находилась в конце грязного коридора. Обставлена она была очень убого: железная кровать, стол, три табуретки и вешалка на стене, около дверей.
— Не так уж плохо, — сказала она, осмотрев комнату. — Надо лишь соорудить постель; тюфяк и подушки у нас есть, а остальное купим.
Договорившись с хозяйкой, грузной старухой с красным носом, они отправились и магазин. Сатеник купила ватное одеяло, простыни, наволочки и полотенца.
— Кажется, все, — сказала она, любовно похлопав Мурада по плечу. — Как только накопишь немного денег, купи себе костюм и смени, пожалуйста, свою кепку на шляпу.
Мурад пошел провожать их на пристань Сиркеджи. Пароход протяжно загудел. Маленький катер, пыхтя и лавируя между другими судами, потащил его за собой в открытое море. Мурад еще долго стоял на пристани и смотрел вслед удаляющемуся пароходу. Ему не хотелось возвращаться в свою мрачную комнату. Только тогда, когда дымок парохода исчез из виду, он повернулся и медленно прошел по молу, потом поднялся в Перу[18]. Там на главной улице, где были большие модные магазины, гуляло много богато разодетых людей, но Мурад ничего не замечал, он только удивленно оборачивался, когда его толкали, и продолжал свой путь.
В этой толпе он не встретил ни одного знакомого лица, ни одного сочувственного взгляда, и тоска одиночества охватила его. В ушах, как эхо, звенели последние слова Сенекерима: «Не падай духом, Мурад, держи голову выше и верь в лучшее будущее!»
Легко сказать — «верь в лучшее будущее»! На что ему надеяться, во что верить?
Только поздно ночью, усталый и злой на весь мир, Мурад приплелся к себе в комнату и, не раздеваясь, бросился на кровать. Но сон не приходил к нему. Долго лежал он с открытыми глазами. Из коридора доносился запах тухлой рыбы, горланили какие-то пьяные, бранились женщины; время от времени раздавались визг и плач маленьких детей.
Утром, бледный, весь измятый, он пошел в типографию. Увидев его, Мисак встревожился:
— Что с тобой, Мурад? Уж не заболел ли ты?
Мурад отрицательно покачал головой.
— А, понимаю! Вчера своих проводил, один остался. Ничего, ты уже взрослый, пора начинать самостоятельную жизнь. Если будет скучно, приходи ко мне домой, поговорим.
Глава третья
Знай свое место
Ашот с каждым днем все больше и больше подпадал под влияние нового друга. Постепенно и незаметно для себя он воспринимал развязные манеры Левона, по его совету покупал яркие галстуки, одевался так же, как тот, отпустил длинные волосы, каждый день брился, хотя в этом не было еще необходимости. Деньги появились: после разговора старшего кочегара с экономом Ашот регулярно получал полагающееся ему жалованье и был доволен.
Между четырьмя и девятью часами он был свободен от работы, к этому времени освобождался и Левон. Переодевшись, они отправлялись в местечко Бебек, где находился большой общественный сад со множеством увеселительных заведений и с плавучим рестораном. По вечерам туда приезжали обеспеченные люди со всего города. На набережной было тоже много праздношатающейся публики. Смешавшись с ней, Ашот и Левон прогуливались с независимым видом. Иногда заходили в плавучий ресторан. Левон, как богач, заказывал ужин с вином, на который уходил их недельный заработок, но парень не унывал. Закурив сигары, они опять отправлялись гулять и, будучи под хмельком, приставали к женщинам. Иногда из-за них даже вступали в драку с местными хулиганами и возвращались домой в синяках.
Ашоту, долгое время жившему впроголодь, такая расточительность пришлась по душе. На этих прогулках он чувствовал себя беззаботным и независимым. Он стал замечать, что на него заглядываются женщины, и это еще больше щекотало его самолюбие.
За последнее время Ашот заметно возмужал. Лучистые глаза с длинными ресницами придавали его загорелому лицу особую привлекательность. Об этом он часто слышал от окружающих.
Даже старая гречанка, начальница прачечной, сказала ему однажды:
— Какой ты красивый, и как тебе идет этот новый костюм! Наверное, девушки без ума от тебя, шалун?
Ашот только улыбнулся самодовольно.
Неизвестно, чем бы кончилась эта беспорядочная и разгульная жизнь, если бы Ашота не охватила новая страсть — спорт.
На спортивной площадке за учебным корпусом каждый день собирались студенты. Они подолгу тренировались на турниках и шведской лестнице, играли в крокет и баскетбол. Казалось, спорт является их главным занятием. По воскресеньям там шли состязания с командами других учебных заведений. В те дни, когда у Ашота с Левоном не было денег для прогулки в Бебеке, они с мрачным видом садились на трибуне и следили за ходом состязаний.
Из всех видов спорта Ашоту больше всего нравился футбол. Ему страстно захотелось научиться играть, но играть на спортивной площадке рабочим не разрешалось. Сговорившись с молодыми рабочими, он взялся соорудить свою площадку. Они выбрали пустырь неподалеку от прачечной, натаскали песку, подровняли почву, и площадка была готова. Начались тренировки. Ашот быстро достиг успехов в этой игре. Он хорошо бегал, умел обрабатывать мяч и безошибочно передавать партнеру, а главное бить без промаха по воротам. Постепенно игра рабочих привлекла множество зрителей, иногда приходили даже студенты. Ашот был очень требовательным, он заставлял свою команду десятки раз повторять отдельные комбинации, выдумывал новые и мечтал когда-нибудь состязаться с командой колледжа.