– Люблю тебя.

13. flavouring

Жить без этих эмоций - равносильно смерти.

Причина, по которой я живу – твой сладкий яд

Смех Чанёля затих, оставляя за собой пугающую пустоту. Бэкхён был не в силах пошевелиться в кольце рук, сжимающем его. Чан уткнулся в его затылок и горячо прерывисто дышал.

«Люблю тебя».

Если когда-нибудь слова могли передать, что чувствует человек, то это произошло сейчас. В устах кого-нибудь другого эти слова, может, имели другой оттенок, но не у Чанёля. В голове у кого-нибудь другого эти слова отозвались, может, как-то иначе, но не у Бэкхёна.

Нельзя было притвориться, что ты не произносил или не слышал эти слова, потому что они были громкими, сказанные даже шепотом. Нельзя было притвориться, будто не поверил сказанному, потому что просто нельзя было не поверить. Притворство сейчас выглядело бы самой глупой и бесполезной вещью на свете.

– Чанёль, не надо, – прошептал Бэк, закусывая губу, чтобы перебить боль, зародившуюся в груди. – Зачем ты мне это говоришь? Зачем?

– Потому что это правда.

– Я не знаю, не понимаю… Черт, Чанёль, – Бэк высвободился из объятий, и Чан откинулся назад, выпрямляя больную ногу.

– Я просто хочу, чтобы ты знал это, Бэк, – прохрипел он. – Не бойся, у меня нет иллюзий на наш счет. Мне нечего ждать, и не на что надеяться. Тем более, учитывая то, что я собираюсь сделать.

– О чем ты? – Бэкхён развернулся, но не осмелился взглянуть Чанёлю в глаза. Верно, никаких иллюзий, никаких глупых мечтаний, никаких пустых надежд.

– Мы с отцом заключили договор, от которого я не могу отказаться, потому что иначе он причинит вред тебе. Мне нужно лишь сделать то, чего папа давно ждет от меня - убить человека своими руками. Приготовить раствор, наполнить им шприц и ввести смертельную дозу яда пойманной жертве. Таким образом, я стану полноправным наследником, в полной мере познав вкус смерти.

– Чан… ёль… – прошептал Бэк, сжимая побелевшие пальцы. – Не надо этого делать. Это неправильно. Все это.

– Тебе не понять философию нашей семьи, Бэкхён. Мы просто другие.

– Разве все те люди, – продолжал Бэкхён. – Разве все те люди должны были умереть так чудовищно? Да, их жизнь была не идеальной, у них были недостатки, они смеялись, плакали и делали другим больно. Потому что были людьми, а не животными. Так почему же они не заслужили человеческой смерти? Пусть жестокой и несправедливой, но чтобы жить, как человек, и умереть, как человек. А их близкие? Какого им, терять любимых от рук неизвестного маньяка? Какая же философия может оправдывать такое зверство? Ты ведь не такой, Чан...

– А какой? Какой я, Бэкхён?! – поднялся на ноги Чанёль, морщась то ли от неприятных ощущений в колене, то ли от иных чувств. – Моя фамилия Пак, и я чертов каннибал. Разве я не жестокий, по твоим же словам? Разве я не чудовище в глазах всех остальных? Каким же я должен быть, а? Ты ведь знаешь все на свете, Бён Бэкхён! Так скажи мне! Скажи!

– Я не знаю! – вскочил следом Бэкхён. – И никто не знает, кроме тебя. Я просто надеюсь, что хоть немного знаю тебя настоящего… Того Чанёля, который рвет луговые цветы или сочиняет музыку и песни на гитаре. Который хранит фотографию своей погибшей сестры и готов кинуться на злобного пса в случае опасности. Однако… Если я ошибаюсь, то это не имеет значения. Если ты хочешь быть чудовищем, то будь им!

Бэк замолк, не находя больше слов, и выбежал из комнаты, желая остаться наедине с собой. Он громко хлопнул дверью в гостевую комнату, и беспомощным зверем заметался из угла в угол. Что он только что сказал Чанёлю? Почему все сложилось таким образом? За что все это Бэкхёну, за что?

Вопреки ожиданиям Чан не кинулся за Бэкхёном следом. Он просто прирос к месту, а через минуту опомнился и в ярости швырнул от себя стул, даже не чувствуя боли в ноге. Ярость пьянила Пака, но, смешиваясь с отчаянием, просто раздирала грудную клетку. Зачем нужна эта любовь, если она делает тебя таким несчастным?

Не чувствуя усталости и не обращая внимания на травмы, Чан быстро спустился по лестнице, миновал холл и скрылся в темноте леса.

Бэк слышал, как Чанёль ушел, и бессильно прислонился к стене, стуча по ней кулаком.

Никаких иллюзий, никаких глупых мечтаний, никаких пустых надежд. Запереть сердце на замок можно, но как же не дать ему страдать, любить, хотеть? Сколько бы дыр не кровоточило, сердце глупое, мазохистское… Как и сам Бэкхён.

– Прекрати, я не хочу это чувствовать, – в пустоту прошептал Бэк. – И вообще больше ничего не хочу.

Он чувствовал себя ужасно. Чанёль тонул во тьме, а Бэкхён никак не мог ему помочь. Все равно, что он стоял на рельсах прямо перед мчащимся поездом, и никакими силами не мог ни сойти с путей или остановить машину, несущую смерть.

Чан не возвращался до позднего вечера, а Бэкхен не осмеливался выходить из комнаты. Зря он такое наговорил Чанёлю... Который ему признался в любви. В такой человеческой любви, которую Бэк боялся больше, чем ранней извращенной привязанности Пака.

В холле третьего этажа хлопнула входная дверь, и Бэкхён прислушался к тяжелой, немного прихрамывающей поступи, которая могла принадлежать только одному человеку. Снова скрип двери напротив.

«Хватит убегать, Бэн Бэкхён. Не сейчас. Иди же, иди. Иди, чертов трус!»

Бэк приоткрыл дверь и скользнул в комнату к Чанёлю. Тот не зажигал лампы, и свет сумерек слабо очерчивал контуры предметов в комнате. Чан сидел на полу все в той же груде вещей, вытянув длинные ноги.

– Я же сказал, отвали, – рыкнул он и повернул голову. – О, Бэк, это ты, прости. Я думал, кто-то из близнецов увязался. Ублюдки конченные.

– Чан, ты… Все нормально? – Бэкхён нерешительно потоптался на месте, а затем присел на край кровати.

– Все отлично, лучше не бывает, – каким-то мертвым голосом с долей ехидства ответил Пак. – Теперь у отца есть повод гордиться мной.

Повисло молчание. Бэкхён все понял, и сердце у него болезненно подкатило к горлу. Он не мог произнести ни слова.

– Это на самом деле проще, чем кажется, – продолжал говорить Чанёль. – Он лежал на столе в спасительном сне, и видел, возможно, последний сон в своей жизни. В тот момент я вспомнил слова, которые ты говорил. А еще представил, что бы я чувствовал, если бы это ты лежал на этом столе, а неизвестный урод кромсал твое тело. Но если бы я ушел, то у этого урода в будущем появилось бы конкретное лицо – лицо моего отца. Я вспомнил, по каким критериям мама оценивает чужую человеческую жизнь, но ведь это не стоит и тысячной доли жизни человека, которого я люблю… У меня не было выбора, Бэкхён, и я остался. Я приготовил раствор, наполнил им шприц и ввел смертельную дозу яда пойманной жертве. Я держал его запястье и чувствовал, как угасает его пульс. Потому что это я убил его.