Генерал с презрением отвел свой взгляд от этого назойливого субъекта. В тот же самый момент, к его великому удивлению, вернулся вестовой, но в сопровождении не капитана, а духовного лица, который оказался не кем иным, как приором Коксоном, о чем тот с приветливой улыбкой и неподдельным состраданием сам объявил пленникам.

Сегодня Коксон был менее украшен, чем в тот раз, когда он готовился к встрече с командором. Однако все равно не менее роскошно, а вид у него был такой же степенный. На нем был отделанный мехом хитон темно-пурпурного шелка, поверх надета широкая, вся в складках, белоснежная тога. На левом плече черной бархатной накидки виднелся восьмиконечный крест его ордена, ток не закрывал лба и позволял видеть его волосы.

— Генерал! — воскликнул он с лукавством и скорбью в голосе. — Да вас и не узнать в этаком плачевном виде!

— Преподобный приор, — решительно обратился к нему Дюпарке, — нам не повезло, военная удача не сопутствовала нам. Однако нам все-таки удалось уйти от неприятеля. Поскольку тот, кого вы отлично знаете, изменил Отечеству и поднял мятеж против трона, мы предпочли не сдаваться ему, а просить покровительства у капитана Томаса Уорнера.

— Сын мой, — ответил приор, — капитан уже предупрежден. Надеюсь, он пожелает принять вас…

Он отступил на шаг назад, дабы получше рассмотреть жалкое облачение пленников.

— Но в таком нелепом виде! — воскликнул он наконец с брезгливой гримасой. — И думать нечего, чтобы он принял вас в этаких нарядах! Да они ведь все в грязи и в пыли!

— И в дырах! — добавил Дюпарке. — Но что поделаешь, таково форменное платье отважных людей, которые воюют в этой стране. Они всегда оставляют лоскуты своих мундиров на колючках местных лесов!

— Да, вы правы, и дыры тоже, — подтвердил приор, ничуть не убежденный доводами генерала. — Но ведь не могу же я, в самом деле, представить вас капитану в мундирах английских моряков!

— Оставьте, преподобный приор! — нетерпеливо воскликнул генерал. — Вы спросите лучше у своего капитана, как сам он выглядит после боя! Не думаю, чтобы вид у него был лучше, чем у нас, если, конечно, он не старается держаться подальше от пушечных ядер!

— Не надо так кипятиться, — попросил аббат, — я надеюсь, что капитан действительно вас примет… Но скажите мне, на вас хотя бы нет паразитов?

— Не могу вам сказать. Если бы у нас еще были оружие и силы, чтобы искать у себя вшей, мы не пришли бы сюда, чтобы просить у вас убежища!

Коксон как-то сухо щелкнул языком по небу.

— Может, вы хотите есть или пить?

Жак уж было приготовился дать в высшей степени утвердительный ответ, ибо считал, что при этаком приеме церемониться нечего, как тут откуда-то из глубины двора прогремел голос:

— Эй, Коксон! Коксон! Окаянное твое преподобие! Рому, малаги! И поживей! А эти самые пленные? Где они? Почему мне их до сих пор не привели?

Священник медленно обернулся, всем своим видом показывая, что это для него вовсе не тот случай, который мог бы вывести из равновесия, и в том же тоне, хотя он совсем не вязался с его внешностью приора, ответил:

— Эй, капитан, с ромом и малагой придется обождать, а пленных я вам сейчас приведу! Раз уж вам так не терпится, тем хуже для вас…

Потом, снова обращаясь к Жаку и Сент-Обену, проговорил:

— Что ж, господа, раз уж так получилось, следуйте за мной! Но предупреждаю, все это предвещает вам не слишком-то радушный прием.

Они прошли через весь двор. Уорнер стоял перед дверью, с любопытством поджидая пленников.

Когда они предстали перед ним, цвет лица его из пунцового превратился в цвет перезрелого баклажана.

— Damn![3] — воскликнул он. — Это и есть тот самый генерал-лейтенант, верховный наместник короля и правитель Мартиники, которого так боялся мой кузен Пуэнсэ?

Он изъяснялся на французском, но называл его Пуэнсэ. Потом залился таким диким хохотом, что заходило ходуном все его объемистое брюхо.

— Ладно, ваше преподобие! — снова заговорил он. — Приведите ко мне этих людей да велите их накормить! А вы уверены, что на них нет насекомых? С этими чертовыми французскими пленными я уже и так потерял два своих парика! Да пусть Господь Бог осудит меня на вечные муки, если головы у них не такие же вшивые, как любой караибский черепушка!

— Я уже вполне любезно спросил их об этом, капитан, — подтвердил приор. — А теперь пойду займусь вашим ромом и малагою…

Уорнер пожал плечами и жестом пригласил пленников войти.

Было очевидно, что он уже успел изрядно нализаться, рожа у него была совершенно пьяная. Он тяжело упал на один из стульев и с трудом удержал равновесие. В какой-то момент у Жака возникло впечатление, что он вот-вот заснет; тем не менее, сделав глубокий вздох, тот спросил:

— Так, значит, вас побили? Большие потери?

— Не могу сказать, нас разлучили… мы были отрезаны от своих войск…

Уорнер с силой ударил кулаком по столу.

— Проклятые французы! — прорычал он. — Они убили двадцать два человека из моих солдат! И хорошо еще, что нам удалось вывезти хотя бы десять трупов из окрестностей Равин-Буийанта! Ваш командор де Пуэнсэ дорого мне за это заплатит… Ведь по договору, который мы с ним заключили, он должен возместить мне ущерб! А вы! Вы-то хоть как-нибудь ему насолили?

— Увы! — проговорил Жак. — Мы надеялись застигнуть его врасплох, но сами оказались в западне!

Уорнер сделал недовольную гримасу.

— Черт побери! — воскликнул он. — Скверная история — все это дело! Получается, из всех нас вышел сухим из воды один Пуэнсэ! Не скрою, мне было бы приятно, если бы вы сказали, что взорвали к чертям собачьим весь его форт! Да, здорово он меня проучил, но больше это у него не получится! Двадцать два трупа у нас, вы можете себе представить, генерал! А он, как вы думаете, у него-то какие потери?

Дюпарке принялся считать на пальцах.

— Я лично убил из пистолета одного из его людей…

— O God![4] — выругался Уорнер. — Об этом он мне ни за что не расскажет. Уж я-то его знаю!..

— То же самое сделал и присутствующий здесь капитан Сент-Обен, мой кузен…

— Это уже двое! — подсчитал Уорнер, с силой похлопывая себя по ляжкам. — И это все? А что, интересно, все это время делали ваши солдаты?

— Мои солдаты, — ответил Жак, зная, что бесстыдно лжет, но догадываясь, что это послужит ему на пользу, — они не любят шума… Они предпочитали действовать саблей… Бог мой, я слышал столько криков умирающих, что затрудняюсь дать вам точную цифру! Но чтобы дать вам представление, думаю, сотня или пара сотен жертв были бы весьма недалеки от истины!

Капитан вскочил с места, бросился к двери и изо всей силы, какую позволяли его легкие, заорал:

— Коксон! Коксон! У французов двести убитых! Целых двести!

Он вернулся на место, то и дело закатываясь радостным хохотом, нагибаясь вниз и крепко хлопая себя по животу и бокам, потом схватил обеими руками голову, чуть не смахнув свой парик в приступе дикого веселья.

Когда появился Коксон, радость его еще не улеглась.

— Двести покойников! — все повторял Уорнер, окончательно потеряв контроль над собой. — Только подумать, Коксон, двести этих поганых французских свиней! Это уже неплохой счет, ведь мы-то потеряли всего двадцать два!

Приор пожал плечами и отвернул свой взор от пьяницы.

— Сейчас вам подадут еду, — сообщил он. — Однако, надеюсь, прежде капитан предложит вам выпить вместе с ним по чарке вина…

— Черт меня побери! — закричал Уорнер. — Стаканы, Коксон, не забудьте стаканы! И ром с малагой! Двести французов! На двести гнусных пиратов меньше на этом добром старом острове Сент-Кристофер! Двести этих поганых псов, этих пожирателей лягушек, истреблены своими же, двумя из их чертова племени! И эти двое теперь у меня в руках! О God! И пусть после этого кто-нибудь скажет, что я не молодчина! Я возьму их с собой, чтобы уничтожить остальных! А Пуэнсэ мерзавец! Пусть ему отрубят голову! Коксон, наполните-ка нам чарки, и давайте выпьем за то, чтобы он был проклят, этот окаянный командор!