— Это точно. Вот какой-то знаток ручной работы и соблазнился использовать нож по назначению.

— Игорь, то, что сумку выпотрошили не во время застолья, ясно и ежу. Много ли времени нужно, чтобы раскрыть, выдернуть нож — и под одежду. Заславская, кстати, в пиджаке — нынче модно — и удобно.

— Так значит, убийство произошло спонтанно, решение пришло прямо во время ужина, раз преступник заранее не имел оружия?

— Или счел за благо воспользоваться именно этим ножом. Пока я не вижу в ходе ужина ничего, что заставило бы его принять такое внезапное решение. Обычно в торгашеской среде кипят не столь кровавые страсти. Иная стихия. Поэтому, когда кто-то из спекулянтов сближается с уголовным миром, то обычно с трудом усваивает их жесткие правила, получает весьма чувствительные щелчки… Хотя… Многое зависит от суммы. Когда большие деньги — торгаш идет на многое, когда очень большие — не останавливается ни перед чем.

— Это мы проходили, Павел Михайлович, — про капитал и проценты.

— Тут, конечно, Маркс меня обскакал, не спорю. Проходил ли его наш душегуб, бог весть, но поступил в соответствии. Не устарела формула. А как же! Наши клиенты обогатились новым опытом. Плохо стало в Союзе — бросились в Израиль, в Европу. Там тоже не прижились, не дождались манны небесной. Обратно — и тут не ко двору. Однако теперь Елена Викторовна как гражданка государства Израиль, боюсь, навсегда покинет наши Палестины…

— Стоп, Павел Михайлович…

— По окончании следствия, разумеется. И в зависимости от результатов. А Израиль… Что ж, подождет Израиль…

В эти годы Ближний Восток с пугающей скоростью заполнялся выходцами с востока социалистического. В прошлом. Преимущественно советского. Бывшие обладатели серпастых и молоткастых паспортин, сменив их на израильские, либо какие иные, на новой родине продолжали оставаться «русскими». Как и на покинутой отчизне с удивительным единообразием «жидами».

«Жиды» — понятие многослойное. Так, пришлось некогда Заславскому иметь дело с заместителем директора крупного завода. Мягкие, мудрые глаза Александра Александровича Гофмана помещались на крупном, породистом и чрезвычайно носатом лице. Жесткие вихры уже к сорока взялись алюминиевой сединой. И все это — на высоте двух без малого метров, поверх таких могучих плеч, что в лифт Александр Александрович втискивался боком. У любителей покопаться в пятой графе при виде его отшибало всякое желание комментировать его национальную принадлежность. Впрочем, в массе своей люди эти трусливы.

Илья Заславский тоже не был задохликом и за просто так «жида» ему глотать не приходилось, не считая давних стычек с дворовой шпаной. Но то — детство, когда все решали природные сила и темперамент.

В те поры имущественного расслоения не было еще и в помине. Наличность исчислялась в двухзначных цифрах, и ее обладатели могли, в лучшем случае, купить у тех, кто властвовал во дворах, лишь временные поблажки.

Времена превосходства мускулов над кошельком давно канули. Неважно куда — в ушедшую ли юность, в каменный ли век. Так или иначе — безвозвратно. Мощь свою Илья предпочитал, как большинство современных людей, копить в Сбербанке, а не гимнастическом зале. Хотя и прекрасно понимал, что если удастся просочиться в щель «железного занавеса», все эти рублевые накопления — пыль. Годятся разве что на сувениры знакомым, да в качестве напоминания о годах бессмысленной битвы за выживание. Понемногу, однако, притекали к нему и настоящие, твердые деньги.

С переправкой долларов проблем не было. Контрабандистские ухищрения тоже остались в прошлом. Съездить в Венгрию и открыть счет в банке Илья успел незадолго до отмены служебных паспортов.

Купленная им по дешевке у знакомого комсомольского деятеля синяя книжица явила свои достоинства на границе. Однако откупаться все равно пришлось. Не мог же он позволить себе мотнуться за рубеж просто так, с одним только, пусть и важным, но, по сути, минутным делом. Выезжая загрузил машину скобяной мелочевкой в количестве, достаточном для признания в нем коробейника «по гостевой визе». Купцы всех времен и народов делились с таможней. Не стал нарушать традицию и Илья.

Распродавши в Югославии товар по демпинговым ценам, не бросился хватать дефицит. Путь домой лежал через бдительную венгерскую таможню. По совету бывалых друзей обменял динары и форинты на валюту. Полученные бундесмарки оставил на счету в будапештском банке, туда же перевел из Союза выручку за распроданное домашнее имущество. С этого счета деньги Ильи автоматически переместились на новую родину. Благо, банк «Мизрахи» гостеприимно распахивал двери своих отделений в каждом городке Израиля.

Поступление денег оказалось весьма своевременным. Льготные кредиты, 18 тысяч шекелей в год на семью пособия, как будто неплохо. Но не хотелось лезть в эти сети. Не привлекал и режим строгой экономии, на котором сидело большинство эмигрантов. А тратить было на что. Глаза разбегались, растекались шекели.

Ограничивать себя в тратах не хотелось, а всевозможная бытовая аппаратура и мебель в Израиле, как в стране, не входящей в экономические сообщества, стоили весьма и весьма недешево. Разве что немногим дешевле, чем в Союзе. О покупке квартиры и речи не могло идти. За образовавшиеся в совокупности двадцать тысяч шекелей и сарая не продадут. Только если добавить государственную «машканту». Илья же считал, что не для того он вырвался из-под тотальной опеки одного государства, чтобы тотчас попасть под другую. Отказались Заславские и от выгодных условий «Фонда Грусса» — для новых репатриантов. Независимость дороже.

Остались в хорошей, отнюдь не даром снимаемой квартире, среди технических чудес, и во сне не являющихся советскому обывателю, с купленным буквально за гроши «фордом» десятой модели. И вместе с тем — на бобах. Не тех, что с роскошного иерусалимского базара, а тех, что из русского присловья.

Работать не хотелось, но пришлось. Теплый климат позволял почти ничего не тратить на верхнюю одежду, она, впрочем, и стоила-то гроши. В отличие от большинства эмигрантов, в принципе нищих, Заславские в своей тысячешекелевой квартире сидели королями, наслаждались подлинной роскошью.

И работу Илья искал поначалу вовсе не на стройке в компании с арабами. Знал, что деловая жилка в цене, а статья за частнопредпринимательскую деятельность здешнему юристу могла явиться только в бреду. Равно как и прочие сугубо советские нелепости: сроки за коммерческое посредничество и спекуляцию. Проще говоря, торговлю. То, к чему ужесточившаяся советская жизнь двигает многих не хуже мощного бульдозера.

Оказалось, жизнь не дешевеет и здесь. И как ребенка следует воспитывать с младых ногтей, так и входить в деловую жизнь Иерусалима следовало быстро и жестко. Попусту ушло, пропало, растратилось время. Надо было учить иврит, а не бегать по распродажам за барахлом.

То, что узкий конвертик израильского вызова приходит чаще всего от незнакомых людей, знают все. И скрывать это было бы глупо. Заславские же принадлежали к той меньшей части выехавших, направлявшихся если не к родственникам, то к друзьям. В какой-то мере это соответствовало действительности.

С Гришей Фишбейном Заславский в школе не то чтобы дружил. Вернее сказать, и вовсе почти не общался. Для заметного, крепкого, спортивного Ильи такая дружба была как бы ступенью вниз. Маленькому, с детства сморщенному, как подсохшее яблоко, Грише удивительно подходило приклеившееся с легкой руки одноклассников прозвище «Червивый». В ту пору сверстники не сильны были в языках, и им не приходило в голову перевести Гришину фамилию — «рыбья кость», что еще точнее отвечало облику ее носителя.

Сам из семьи глубоко религиозной, но не ставшей от того более зажиточной, Гриша от неотвязных одноклассников спасался различными способами. Иной раз успешно, иной — не очень. Район их девятиэтажек вклинивался в чересполосицу частного сектора. А уж нравы там — оторви да брось. Все это выплескивалось на улицу, по которой ежедневно Гриша шествовал в школу. Идти можно было разными путями, но последний отрезок дороги миновать было нельзя. Там-то и поджидали Гришу сборщики налогов.