Очкарь (подходит вплотную к стене и, щурясь, разглядывает панно. Докторальным тоном). Это «Амур и Психея». Обычные для эпохи абсолютизма. Мы, разумеется, это замажем... и...
Антон (яростно). Я те замажу! Я те замажу, душа из тебя вон! Пускай и нам послужит буржуазная красота... Безумству храбрых поем мы песню! (Оглядывается и восхищенно шепчет.) Ва-ажно! Знаменито! (Ко всем, размахивая ордером.) Ну, подпольщики! Вылезли, а! Безумству храбрых поем мы песню!.. Внизу у нас будет клуб, там — центральный горком, а здесь мы жить будем коммуной.
Рябинин. Убрать все после немцев надо. Ишь свиньи, какой дом запакостили!
Даша (тихо). Полы бы вымыть надо.
Федька (хмуро, враждебно). Здесь немецкий штаб был. Мы на дверях еще листовки клеили. Здесь они, гады, отца моего расстреляли.
Ефимчик (достает из кармана мелок и старательно, крупно пишет на дверях). «Коммуна номер... (Задумался.) Номер раз!..» (Стряхивает мел с пальцев, усаживается на койку. Громко, ко всем.) А эта койка моя! (Кладет на нее портфельчик.)
Антон (впервые заметив Ефимчика, удивленно). Постой, постой... а ты откуда взялся? Ты кто такой?
Ефимчик. Я — Ефимчик. Ефим Иваныч.
Антон. Да к нам откуда попал?
Ефимчик. А я от эшелона отстал. Эшелон ушел, а я остался. Ну, все равно. Буду у вас жить. А эта койка моя.
Антон. Ты комсомолец?
Ефимчик. Коммунист. В мировом масштабе.
Антона билет у тебя есть?
Ефимчик. Какой билет?
Антон. Какой... какой?.. Комсомольский!
Ефимчик (растерянно). А билета у меня нет.
Антон (смеясь). Ну, так какой же ты комсомолец — без билета?
Ефимчик. Может, у папаньки мой билет? Мы с ним вместе ехали.
Общий хохот.
(Взбешенный, со слезами на глазах.) Чего ржете? Чего ржете? Нет у меня билета. Не билетные комсомольцы бывают, а у кого сердце горячее. Я сам коммунист с семнадцатого года. Вместе с папенькой в ПУАРМе работал. Вот что!
Антон. Что же ты делал в ПУАРМе?
Ефимчик. А я все делал. Листовки таскал, газеты развозил. Меня, брат, все знают. А билета у меня нет.
Антон (улыбаясь). Ну ладно, Ефим. Кончено твое дело: остаешься у нас.
Ефимчик. То-то... А билет. (Вдруг вспомнив, кричит.) Эй, где там которая из тюрьмы? (Бросается к Даше, вытаскивает ее на середину.) Вот, товарищ Антон, ее было вешать назначено, ну, наши войска пришли, повешение, значит, отменяется. Я ее на улице встретил. Да вот она сама, повешенная. (Даше.) Ты не робей. Ты говори. Это все наши ребята, народ — ничего...
Даша (смущена общим жадным вниманием). Да я... К Ленину меня ребята посылали за инструкцией. Да вот не дошла. Поймалась.
Антон. Куда же ты к Ленину шла? Ленин в Москве.
Даша. Вот и я говорила ребятам: в Москве он. А Петро Кириченко говорит: «Не может Ленин в Москве сидеть. Он тут, на фронте. Найди и инструкцию получи».
Антон. Какую инструкцию?
Даша (вздохнув). Комсомол мы хотели организовать в селе. А без инструкции как же? Без инструкции нам никак нельзя. И мужики не верят.
Антон (усмехнувшись). Инструкцию мы тебе дадим. Где ваше село?
Даша. За Днепром.
Антон. Ине пройдешь за Днепр. Там гайдамаки. Придется тебе с нами пожить. Оставайся у нас.
Ефимчик (торжественно). Уступаю тебе, товарищ девушка, свою койку. Живи тут. (С сожалением оглядывает койку, берет портфельчик, вздыхает.) Ничего. Живи.
Из первой двери, возбужденный, вбегает Борис.
Борис. Товарищ Антон! Там... В дальней комнате... Обнаружено мною... чучело... сюда идет!
На сцену вбегает мадам Обломок, полубезумная костлявая старуха, дико, эксцентрично одетая в рванье. На голове у нее старомодная шляпка с перьями, на руках длинные, по локоть, черные перчатки, из которых вылезают пальцы. Мадам Обломок вбегает на сцену в страшной ярости, но, увидев скопище ребят, пораженная, останавливается.
Общее недоумение.
Мадам Обломок. Кто такие? Кто велел? Нельзя. Вон! Вон!
Напор мадам Обломок так велик, что все ребята и даже товарищ Антон пятятся к дверям.
Антон (растерянно). Постойте, постойте... Вы кто? Вы хозяйка дома?
Борис (шепотом). Может, это сама графиня?
Мадам Обломок. Нельзя... Кто такие? Кто велел? Олимпиада Титовна, ее степенство... Вон!
Антон. Постойте, постойте. Товарищ графиня, так нельзя. У нас ордер есть от городского комитета партии!
Мадам Обломок (бессвязно вскрикивает). Нельзя... Сам государь император. Да. Купцы первой гильдии. Здесь князья... Здесь графья... Танцы, музыка... И сам тоже... Самолично. Наказали, приказали: «Дунечка, стереги! Дунечка, сохрани! Как свой! Как собственный. Как законная наследница...» Нельзя! Мужики!.. Барыня не велит!..
Антон. Сумасшедшая она, что ли?.. Товарищ... мадам... Черт ее знает, как ей сказать? Вы! Понимаете вы меня?
Очкарь. Типичный обломок абсолютизма.
Антон. Понимаете вы... мадам Обломок, что кончилась ваша власть? В городе Советы. Ваш дом теперь не ваш, не ваш. Наш этот дом.
Мадам Обломок. Не признаю... Господа бога нашего признаю... (Истово крестится.) Государя императора нашего, помазанника божьего, признаю... (Крестится.) Господина околоточного надзирателя Павла Максимовича признаю... (Крестится.) Больше никого не признаю!
Антон (возмущенно). Ну зачем вам такой большой дом? Даже стыдно. А мы тут, понимаешь, клуб устроим коммунистической молодежи... Безумству храбрых поем мы песню!
Мадам Обломок (всхлипывая, выкрикивает). Олимпиада Титовна! Олимпиада Титовна!.. (Опускается в кресло и плачет.)
Ефимчик (удивленно). Пла-ачет...
Даша (сочувственно смотрит на нее, потом подходит, опускается рядом на стул.) Тетечка! Вы женщина старая... Одинокая...
Мадам Обломок. Одинокая... Ах, ах, одинокая...
Даша. Зачем же вам такой большой дом?
Мадам Обломок (доверительно). Мне в нем страшно...
Даша. Ну, вот... А мы вместе тут жить будем...
Мадам Обломок (растроганно). Да... да... Девушка... принцесса... Все уберем, вычистим... Как перед светлым воскресением. Прибавьте света! Пусть все люстры горят... бал на двести персон... (Встает и, как птица, машет руками.) Кружева... Кружева... Тюль... Одного тюля — двадцать аршинов... Облака! Улетаю! (Взмахивает руками и в изнеможении падает.)
Все испуганно смотрят на нее.
Даша (вглядываясь в мадам Обломок). Она Голодная!..
Антон (недоверчиво). Голодная. М-да-а... (Ребятам.) Пожрать у нас нету ли?
Ефимчик (вздохнул; раскрывает свой портфельчик и вынимает оттуда с десяток вобл и хлеб). А больше у меня ничего нет...
Мадам Обломок (очнувшись). Растерялась я... Совсем растерялась... Что вы смотрите на меня, господа? Мне стыдно...
Антон (смущенно). Конечно, товарищ графиня, вы к другой пище привыкли. Только, извиняюсь, у нас больше ничего нет.
Мадам Обломок берет хлеб, целует его, начинает есть. Все смотрят на нее.
(Проглотив слюну, Рябинину.) Степан, ты случайно не помнишь: ели мы сегодня или нет?
Рябинин. Помню. Ничего не ели.
Антон. Да, да... То-то я гляжу... Ну, давай... А?
Все садятся в кружок, делят и едят воблу.
(Разрывая воблу.) Да, безумству храбрых поем мы песню! Начинаем большую жизнь, ребята! (Многозначительно.) Начинаем ковать историю.
