Мы разговорились с владельцем харчевни. Он оказался... бывшим жандармским офицером. Узнав, что я русский, он тут же объявил, что всегда тяготился службой в жандармерии, что он враг милитаризма, что он пламенный демократ и так далее, — все, что я уже привык слышать от людей подобного сорта. А как же торговля девушками? Он ничуть не смутился: о, девушки? Он спас их от голодной смерти. Он — благодетель их, и когда они отработают свой долг, он сам выдаст их замуж.

Бедные девушки! Они никогда не отработают своего долга. Зато жандармский офицер теперь обеспечен: у него доходная профессия. Я вспомнил капитана Хатагаву: его коллеги-офицеры устраиваются как могут.

Мы очень огорчили господина жандарма, отказавшись остаться в его «харчевне», и поехали в Сакуру — на «дикое поле».

Капитан Хатагава дал мне рекомендательное письмо к председателю артели, и, когда я приехал в Сакуру — маленькое местечко в префектуре Шиба, — я и направился к председателю.

Вышла женщина, любезно поклонилась нам и сказала:

— Командира полка нет дома.

— А зачем мне командир полка? Мне нужен председатель артели.

— Это и есть командир полка. Он уехал в Токио.

— A-а!.. Ну, а кто же есть налицо?

— Есть комбат.

Мы пошли к комбату. Его тоже не оказалось дома — он уехал в префектурный город на похороны знакомого. Странное дело — в рабочее время все «новые крестьяне» прогуливают!

— Есть другой комбат, — сказала мне жена полковника, любезно сопровождавшая нас. — Он сейчас на «диком поле».

Мы отправились туда.

Но прежде чем увидеть комбата, я увидел «дикое поле».

Что-то странно знакомое было в нем — в его искусственных очертаниях, в этой котловине, в сооружениях, окружающих ее.

— Это очень похоже на артиллерийский полигон, — сказал я.

Да, ответили мне, это и есть полигон. А это — артиллерийские склады. А там дальше — казармы полка, и за ними другое «дикое поле» — бывший учебный плац.

Вот оно что! Вот какие это «пустоши» и брошенные земли!

Наконец подошел комбат, на ходу застегивая свой офицерский китель без знаков различия.

Он представился нам: «Майор Сузуки», и предложил осмотреть «дикое поле». Но смотреть было не на что: полигон так и остался полигоном, и только клочок плаца был перекопан, но еще не возделан. Майор показывал нам все это без всякой гордости собственника, без радости крестьянина. В глазах майора была тоска. Только тоска, и все...

— Что делать! — сказал он со вздохом. — Вот копаю землю...

Вечером, за бутылкой сакэ, мы разговорились. Мне пришлось сначала выслушать историю майора Сузуки, в общих чертах похожую на историю Хатагавы, — типичная история офицера-капитулянта. Потом Сузуки долго говорил о своих демократических идеалах. Наконец мы добрались до дела.

Капитуляция застала Сузуки на фронте, где он был всего два месяца. Он был кадровым офицером, много лет прослужившим в Сакуре, в запасном полку. Куда деваться, что делать?

Работать? Он ничего не умеет. Пойти на маленькую, «черную работу»? Не хочется. Обидно.

Напрашивался естественный выход: поехать в родную деревню, вернуться к земле праотцов. Но что для майора Сузуки родная деревня!

Он подумал-подумал и поехал... в свой полк. В Сакуру . Полка уже собственно не было. Но командир полка полковник Ичиморо, комбат и другие офицеры — все держались здесь, подле старых казарм. И Сузуки присоединился к ним. Вместе легче.

У них была теперь одна цель: выжить, выстоять в «смутные времена», продержаться всем вместе. А потом...

У командира полка здесь был свой домик, у офицеров — казенные квартиры. Много лет стоял здесь полк, готовил кадры для армии. Офицерские денщики были теперь крестьянами здешних хуторов. Они по привычке, по рабской традиции благоговели перед офицерами — привозили им продовольствие, кланялись и дарили подарки. Обыватели Сакуры по-прежнему называли Ичиморо «господин полковник».

Было проще простого организовать в Сакуре «офицерскую артель». Ее председателем стал командир полка, а членами правления — два комбата. Нужны были и рабочие руки, — они были набраны из унтер-офицеров и солдат. Офицерские денщики волей-неволей стали «помогать» своим офицерам ковырять непослушную землю. Правительство охотно дало кредиты. Инвентарь нашелся. Раньше во всех полках были сельхозотряды, обеспечивающие полк овощами, — их инвентарь теперь был собран в так называемых «полковых районах», — оттуда артель Ичиморо и получила все, что нужно.

И офицеры стали «крестьянами».

Суауки горько рассказывал мне об атом.

Он ковырялся а своем клочке земли, проклиная мир и наливаясь злостью. Земля была твердая. Десятилетиями утаптывали ее офицерские кони. Сузуки сам топтал ее много лет. Он любил ату землю, когда она была плацем, и ненавидит сейчас, когда она стала полем.

Приходят воспоминания. Припоминаются парады, стрельбы, учения, трепетные дни смотров, веселые дни офицерской службы в запасном полку.

А если подняться чуть-чуть на косогор, можно увидеть то, что больше всего дорого Суауки, — учебный танк и бронемашину. Сейчас они стоят, завязнув в грязи у поворота дороги, но когда-то они были славой и гордостью Сузуки. Единственный из офицеров полка, он прошел специальные курсы и, вернувшись в полк, обучал всех офицеров искусству борьбы с танками. Это были гордые, памятные дни...

И теперь, когда сумерки медленно наползают на бесполезные, беспомощные машины, завязшие в грязи, Сузуки хочется плакать.

— Хочется плакать, — говорит он мне. — Все было бы иначе, если бы мы победили...

Наутро ко мне на завтрак пришли уже все — и полковник Ичиморо, вернувшийся из Токио, и комбат Нисизава, похоронивший своего знакомого, и Сузуки... Мы сидели, ели скияки из старого петуха и неторопливо беседовали.

Я не был настолько невежливым, чтобы спросить, как могут они в горячее рабочее время так благодушествовать за завтраком в двенадцать часов дня. Я знал уже, что есть денщики, «помогающие» офицерам, и есть солдаты, занимающиеся выжигом древесного угля, что и дает главный доход артели.

Что касается правления артели, то оно занималось сейчас тяжбою с населением Сакуры, о чем мне с горечью и рассказал Ичиморо. Дело в том, что офицерская артель не могла да и не хотела перепахивать всю землю полка, но и отдавать ее не собиралась. Безземельные крестьяне Сакуры жадно взирали на эту землю. Уж они-то ее подняли бы!

— Но это наша земля, земля полка, — убеждал меня Ичиморо. Какого полка? — наивно спросил я. — Полка-то ведь нет?

— Да, но...

Впрочем, полк был — вот сидел предо мною весь костяк его, остов: командир, комбаты, офицеры. Естественно было, что они не хотят отдавать крестьянам ни землю полка, ни казармы, ни полигон, ни склады... Все пригодится в свое время!

Главное — выстоять всем купно до лучших времен.

— До каких?

Ичиморо уклонился от прямого ответа.

— Все может измениться в мире, — пробормотал он.

Но я уже знал, о чем они мечтают, эти офицеры-«крестьяне». О новой войне.

Как бы там ни было, а они были все вместе, в своем «полку», в своих казармах... А «дикое поле» — что ж, утоптать и снова превратить его в учебный плац куда легче, чем вспахать и сделать нивой.

За завтраком мы разговорились о перспективах движения колонизаторов, «новых крестьян». Оказывается, артель Ичиморо — только маленькая ячейка огромной всеяпонской организации. Эта организация сейчас, в 1946 году, только складывается. Происходят собрания, съезды. Есть уже название; как всегда у японцев, оно очень длинное: «Кайта-ку-киноо-ша-леммей» — («Лига колонизаторов, вернувшихся в деревню»). Сейчас происходит образование префектурной лиги. Во главе ее будет генерал-майор.

— А затем уже соберется съезд всеяпонской лиги.

— И возглавит ее генерал-полковник? — усмехнулся я.

— Да! — серьезно ответили мне. — Это нужно для авторитета.

— А зачем вообще нужны эти лиги? Раз вы перестали быть офицерами и стали крестьянами, так и входите в крестьянские союзы, крестьянские партии...