Левин вышел на широкую улицу, ведущую к северному мосту и отделявшую старый город от здания больницы. Сгоревшие останки машин казались отвратительными современными скульптурами. Слева в реке отражался свет от горящих зданий на западном берегу. Там поднималось в небо зарево нескольких очагов пожаров. Левин смотрел, как миномет выпустил одну осветительную мину, затем другую, а далекий пулемет начал выискивать себе цель. Левин посмотрел на часы. Четыре утра. Скоро рассветет. Это значит, что враг атакует в самое ближайшее время. Или советская бронетехника начнет переправляться раньше. Левин был исполнен веры в советских танкистов. Они не позволят товарищам погибнуть. Он представлял, как это будет, когда неизбежно прибывшие сюда советские танки пронесутся по мостам, салютуя усталым выжившим десантникам. Он представлял это в стиле триумфальных сцен, которыми заканчивались фильмы о Великой Отечественной войне. И все действительно было похоже на материалы для героических сказаний, понял Левин, и пришел в волнение, поскольку был частью этого. Ему показалось, что вся его жизнь вела его к этому событию. Он побежал через дорогу к больнице.

— Ануреев тяжело ранен, — сказал Левину подполковник Гордунов. — Он не подставлялся. Кто-то из своих же пидорасов подстрелил его в темноте.

— Ануреев хороший офицер, товарищ подполковник. Мне очень жаль.

— Он был хорошим офицером. Сейчас он пища для червей. Но это тоже судьба солдата, товарищ Левин.

— Он пал за правое дело.

Гордунов покачал головой. Левин подумал, что командир батальона хотел сказать ему что-то хлесткое, но передумал.

— В любом случае, я назначаю вас командующим обороной всего восточного берега. От вас потребуется добраться до командного пункта Ануреева южнее и быстро все осмотреть. Если позиции слишком растянуты, перемести их ближе к мосту. Мы должны заставить этих козлов вести бои за каждый дом. Но что бы не случилось, главная цель — северный мост. Это не значит, что мы можем оставить без боя южный. Но наши приоритеты ясны.

— Я понимаю, товарищ командир.

Гордунов посмотрел ему в глаза. У командира батальона были зеленые глаза, смотревшие уклончиво, как у кота. В мгновение тишины Левин ощутил запах их мокрой формы, смешанный с запахами больницы.

— Надеюсь, что понимаете, — наконец сказал Гордунов. — Смотрите. Насколько я понимаю, у нас примерно сто пятнадцать человек на этой стороне реки. Это не считая взвода управления. Ситуация на западном берегу гораздо хуже, и я должен укрепить его. Я собираюсь отправиться туда и разобраться во всем на месте, так что меня может не быть на связи. Мы разделяем командование, потому что я должен быть там. Но я не сомневаюсь, что они атакуют и вас. Они могут начать скоординированную атаку на оба берега. Сформируйте небольшую мобильную ударную группу, в пятнадцать-двадцать человек, даже за счет ослабления обороны. Этого будет достаточно, чтобы оперативно парировать угрозы. Держите их в готовности в центре позиций. Будьте готовы поддержать меня или направить подкрепления в любую точку города.

— Я понял.

— У нас пока достаточно боеприпасов. Но не стесняйтесь пользоваться трофейным оружием.

У Левина начал созревать план.

— Где сейчас пленные?

Гордунов уставился на него.

— Внизу, в подвале. Не робейте, товарищ Левин. Если не сможете контролировать их, пристрелите.

Левин ответил не сразу. Он пытался придумать способ, как высказать свое предложение, не раздражая Гордунова излишней самостоятельностью. Больничный гул заглушал далекий шум боя. Местные врачи оказывали помощь всем раненым, советским, британским, немецким, военнослужащим и гражданским. Но эта ситуация тоже становилась неуправляемой.

— Товарищ командир, — начал Левин. — Если я принимаю под командование силы на этом берегу, я прошу разрешения перенести оставшуюся здесь часть штаба в другое место. Если вы отправляетесь на тот берег, разрешите переместить связистов и остальных ближе к центру позиций. Я не смогу как следует защищать их здесь. Или мы должны расположить наши силы севернее.

— Есть подходящее место? — Спросил Гордунов без тени своего знаменитого темперамента.

— Так точно, старая ратуша, — быстро ответил Левин. — Она достаточно высокая для работы радистов, достаточно крепкая и находится в центре наших позиций. Мы можем оставить здесь несколько гранатометчиков, чтобы прикрыть подходы к мосту с севера. И еще нужно расположить огневую точку на северной дороге. Конечно, раненые останутся здесь, но я считаю нужным взять наших собственных санитаров, чтобы организовать санитарный пункт в центре.

— Хорошо, — сказал Гордунов. — Логично. Но не размякайте, товарищ Левин.

Левин испытал облегчение. Он готовился отстаивать свою точку зрения.

— И насчет пленных, — сказал он. — Я бы запер их в подвале ратуши. Или где-нибудь поблизости. Я не хочу отвлекать солдат для их охраны. Двоих должно хватить, чтобы справиться с ними.

— Хорошо. Так и сделаем. Послушайте, товарищ Левин. У вас есть задатки хорошего солдата. Сейчас важно помнить, что мы должны держаться, как бы плохо не выглядела ситуация. Помните, что противник тоже заплатил высокую цену. После всего этого мы можем сказать, что им еще хуже, чем нам. — Гордунов сделал паузу, окинув взглядом Левина. Тот вдруг понял, что командир хотел сказать ему нечто большее.

— Я знаю, — продолжил Гордунов. — Вы действительно верите во многие вещи… с которыми у меня проблемы. Может быть, вы презираете меня, товарищ Левин. Но, в конечном счете, это не имеет значения. Мы должны держаться. Мы не должны позволить кому бы то ни было сорвать наше задание. Есть и другие старые здания. Другие города, даже другие люди, которые заменят погибших. Нет только другой задачи для нас.

Левин хотел заверить командира в том, что он может на него рассчитывать, что он его не подведет. Но Гордунов не закончил.

— Вы — совсем другой человек, нежели я, — сказал он. — Может быть, лучшего сорта, кто знает. Но… у нас есть мосты. Нам повезло. Я просто хочу, чтобы вы поняли… — Гордунов спохватился. — Мы должны держаться. Хватит философии. Перебазируйте этот чертов командный пункт. Но быстро. Спускайтесь и занимайте позиции. Держите людей под контролем. И удачи.

Гордунов повернулся, чтобы пойти. В приглушенном свете, который выдавал аварийный генератор больницы, Левин уловил блеск неуклюже приспособленной металлической скобы, выступающей из-под разрезанной нижней части штанины Гордунова. Левин ощутил, как его захлестнули эмоции. Он хотел что-то сказать этому достойному человеку, чтобы тот, наконец, признал его своим товарищем, почти извиниться. Но Гордунов быстро захромал прочь, и пока Левина разбирался в своих чувствах, командир батальона исчез в ночи.

Майор Безарин хотел действовать. Негодование, которое он испытывал, превращалось в настоящий гнев по мере того, как утекали часы ожидания. Опираясь на крышку командирского люка своего танка, он вглядывался в свет крошечной фары, обозначавшей стоящий впереди танк. Было еще слишком темно, чтобы можно было различить какие-то формы, но Безарин ощущал присутствие других танков, которые остановились на дороге спереди и сзади от него, мощную силу, которая не только бессмысленно теряла время, но и подвергала себя риску, расположившись плотной, неподвижной массой. Безарин не имел возможности выбирать, как расположить свой батальон. Начальник штаба полка без предупреждения остановил колонну и приказал ему стоять и ждать дальнейших указаний. Когда Безарин спросил, могут ли они свернуть с дороги и расположиться на местности в соответствии с правилами, начальник штаба резко отверг эту идею, заявив, что на подобные глупости нет времени и весь полк должен быть готов возобновить движение в течение нескольких минут. Напомнив, что приказ пользоваться рацией только на прием остается в силе, он исчез среди танков батальона.

Безарину казалось, что он слышит тяжелое дыхание своих танков, словно рвущихся на волю стальных коней. Даже притом, что двигатели были заглушены, резкий запах выхлопов висел над проходящей по низменности дорогой, загрязняя холодный утренний воздух. Они должны были наконец-то начать движение, идти в бой. И его изводила еще одна страшная вещь — он стоял и ждал, не получая никакой информации. Согласно наставлениям, Безарин должен был постоянно планировать свои действия и готовить вверенное ему подразделение. Но он не получил ни слова о том, где, когда и при каких обстоятельствах его танки вступят в бой. Он заставил командиров рот проверить состояние каждой из своих машин, затем обсудил с ними несколько абстрактных сценариев. Но, в конце концов, понял, что только совсем лишил их отдыха. Безарин ожидал судьбоносной радиопередачи или курьера, который проехал бы по дороге вдоль колонны в поисках командирского танка. Но радио молчало, а единственные звуки издавали случайные танкисты, выбирающиеся из машин, чтобы облегчиться за дорогой. С местной тишиной резко контрастировали слышимые вдали дразнящие громовые раскаты боя. Это было, как если бы он сидел в фойе кинотеатра, прислушиваясь к звукам фильма за закрытыми дверями кинозала. Весь горизонт то озарялся светом, будто начиная гореть, мерцая, словно в замедленной съемке, то вспышки, похожие на работу лампы фотоаппарата, на мгновения окрашивали облака в пестрые цвета. Безарину хотелось наконец войти в это пространство испытаний и принятия решений, пока он не начал действительно сомневаться в себе.